— Как-то тут безлюдно, — высказала вслух то, о чем думал он, рыжая.
— Так мы и не на праздник явились, — несколько резко ответил Андрей. — Найдем гостиницу, переночуем, и все.
Дорога обогнула первое высокое здание, встретившееся им на пути — четырехэтажный квартирный блок, и поселок вдруг предстал перед ними совсем в ином виде, будто некто резко сдернул с него темное покрывало. Дорога дальше превратилась в асфальтированную освещенную аллею.
— Похоже на Дворец культуры или здание местной администрации, — кивнула рыжая на видневшееся в конце аллеи здание. — Уф… Выглядит уже не так устрашающе. Я уж было подумала, что мы не туда свернули.
Андрей не ответил, спустил с рук сына и взял его ладонь в свою.
— Дальше ножками, чемпион! Мы уже близко! — приободрил он Никитку. По логике, в небольшом поселке гостиница должна находиться неподалеку от здания администрации, то есть в центре. И он не ошибся. Аллея привела их к небольшой площади, в центре которой с высокого постамента великий вождь всех времен и народов указывал знакомым жестом путь в светлое будущее. За памятником находилось двухэтажное здание из белого камня, и правда оказавшееся зданием администрации. А справа от него, там, куда указывал вождь, находилось другое, тоже двухэтажное, здание с крупной надписью «Гостиница «Советская». Освещенные на нижнем этаже окна вызвали у путешественников коллективный вздох облегчения.
— Не заблудились! — обрадованно провозгласил Андрей.
— И, кажется, не закрыто, — поддержала его рыжая.
Они поднялись по трехступенчатой каменной лестнице на крыльцо, и Андрей толкнул выкрашенную в белый цвет деревянную дверь. На него пахнуло знакомым и забытым запахом. Это был особый аромат советского детства. Так пахло в фойе Дома культуры, и запах этот не исчез, даже когда все поменялось и по субботам вместо «Ералаша» стали крутить первые западные триллеры, а по вечерам устраивать дискотеки. Холодный запах мрамора, ковровых дорожек, деревянных дверей, пыльных тяжелых бархатных портьер. Вдохнув этот подзабытый запах, Андрей подумал, что название гостиницы очень символично, и с его языка едва не сорвалось восклицание, обращенное к девушкам: «А помните?..» Он осекся, решив, что начало их школьной поры как раз пришлось на финал советской эпохи. Их вряд ли принимали в пионеры, они уже не носили на школьных фартуках октябрятские звездочки, да и сама форма к тому времени, когда девушки пошли в первый класс, наверняка уже была отменена. Ему внезапно стало как-то одиноко. Одиночество ведь — это еще когда не с кем разделить воспоминания.
За стойкой напротив входа сидела женщина, при виде которой захотелось вытянуться в струнку, потому что она очень напомнила Андрею Фурию — школьную директрису, которая нагоняла страх не только на учеников, но и на педколлектив. На ней даже было платье того же фасона, туго, будто наволочка подушку, обтягивающее тело. Голову администраторши венчала «хала» из крашеных хной волос, а жирные стрелки на верхних веках не столько подчеркивали глаза, сколько делали взгляд более жестким. Андрей даже заробел, когда эта женщина вперилась в него глазами. Он приблизился к стойке и нарочито веселым голосом, которым надеялся немного смягчить даму, сказал:
— Доброй ночи! У вас есть свободные номера для нескольких пассажиров сломавшегося автобуса? Вот такая оказия приключилась: ехали мы и не…
— Сколько? — сухо перебила его администратор.
— Что «сколько»? — не поняла мужчина.
— Номеров сколько?
— Два, — ответила за него рыжая.
— Три! — раздался за их спинами голос. Путешественники дружно оглянулись и увидели вошедшего в холл запыхавшегося молодого мужчину в костюме с саквояжем и компьютерной сумкой. Мельком кивнув им, как старым знакомым, вновь прибывший приблизился к стойке и вытер со лба пот.