В салоне первого класса тесно. Сегодня в нем собрались те, кто хочет запомнить эту ночь, хотя бы потому, что за восемь дней пути в людских разумах и сердцах ожили теплые чувства, были сказаны волнующие и нежные слова, подчас пустые, но произнесенные вовремя, они позволяли чувствовать радость.
Никто не хотел думать о дозволенном и недозволенном, когда в темноте обнимавший шептал о любви на всю жизнь. Женщины от этого шепота вздрагивали, задерживали дыхание, не верили в правдивость сказанного, но губы сливались в поцелуях, в висках стучала кровь, в ушах звенели колокольчики, похожие на звенящий писк комара. И забывалось тогда почти все, и главное, что после ночи будет рассвет с раздумьями раскаяния, но и это не в силах удержать стремление к радости, ибо шли ночные часы и до рассвета еще далеко, далеко…
Из открытых окон салона на палубы доносится пение, звук гитары. Жена уральского заводчика пела популярные романсы. У женщины красивое по тембру контральто. В салоне ее слушают с полуоткрытыми глазами. Вот она запела «У камина». Романс особенно понятен тем, у кого камин жизни уже догорает и последние радости жизни согревает только нагретая пламенем зола.
По палубам гуляют пожилые люди. Им тоже не спится, донимают тревоги, как в Омске наладится жизнь, чтобы кормить семьи, ибо у большинства сбережений хватит совсем ненадолго.
Певица щиплет струны семиструнной гитары, чувствуя на себе пристальный зовущий взгляд капитана Стрельцова. Она обрывает пение, устало идет на палубу под окна кают, в которых нет света, и замирает в темноте в руках Стрельцова, целующего ее шею, лоб, глаза и горячий до сухости полуоткрытый рот с лоскутком влажного языка.
В салоне на диване, поджав под себя ноги, сидит княжна Певцова с Настенькой Кокшаровой. Волосы княжны ниспадают на плечи, похожа она на средневекового пажа, обиженного взбалмошной королевой.
— Где Муравьев, Настя? — спросила Певцова.
— Не знаю. Не видела его весь день.
— Может быть, в темном углу шепчется кем-то увлеченный?
— Кем увлеченный?
— А! Сразу встревожилась. Почему?
— Разве? Тебе это показалось, Ариша.
— Может быть. Мне, Настя, нравится Муравьев. Он во всем мужчина. Хотела еще в Екатеринбурге познакомиться с ним, так его услали на фронт. Меня его стихи очаровывают. Не то сказала. Они заставляют цепенеть, сознавая свое бессилие перед властью слов. Пробовала учить их наизусть и не могла. Некоторые строки потрясающи. Он действительно умен, хотя молод.
— Я все его стихи знаю наизусть.
— Тогда понятно, почему встревожилась, когда упомянула, что поэт кем-то увлечен.
— Я невеста Сурикова. Ты знаешь об этом.
— Знаю. Господи, неужели Суриков не понимает?
— Ариша, прошу тебя даже не думать об этом. Он мучается от сознания своей трагедии, но любит меня.
— А ты любишь его?
— Ариша, прошу!
— Хорошо. Прости, кажется становлюсь бестактной. Последнее время в моем характере масса перемен. Порой даже боюсь течения мыслей. Мне иногда вдруг хочется кого-то жалеть, грустить, жить чужим страданием. А ведь решила любить только себя. И только всем позволять себя любить, но не из вежливости к моей туманной знатности и не из-за стремления к моему богатству. Я хочу, чтобы меня любили искренне, думая, что у меня за душой последний пятак.
К роялю подошел бледнолицый прапорщик в форме каппелевца. Заиграл и запел песенку Вертинского.
Первая была о бале господнем, потом о безноженке, о юнкерах, посланных на смерть недрожащей рукой, о пальцах, пахнущих ладаном. Прапорщик пел хорошо. У многих повлажнели глаза. Княжна Певцова встала, подойдя к роялю, погладила прапорщика по голове и вышла из салона.
На палубе гуляли парочки. Певцова обошла палубу кругом, всматриваясь в их лица, надеясь увидеть Муравьева, держащего в объятиях временно полюбившуюся, но его нигде не было. В досаде сошла она в третий класс, где было душно, пахло людским потом, паром и машинным маслом. Но и тут не было Муравьева. Певцова снова направилась к лестнице на верхнюю палубу и столкнулась с Муравьевым.
— Добрый вечер, княжна.
— Что с вами, поручик? Уже не вечер, а глухая ночь. Откуда вы появились?
— Из штурвальной рубки, беседовал с дежурным помощником капитана.
— О чем он рассказывал?
— О жизни в Омске. А вы где были?
— Мы с Настей слушали песенки Вертинского.
— Кто пел?
— Симпатичный каппелевец.
— Прапорщик?
— Да.
— Так это Коля Валертинский. Слышавшие Вертинского находят, что он неплохо подражает ему.