Несмотря на мое резко отрицательное отношение к новым шагам Кобальского (потому что он скрывал от меня суть своего замысла), мой огромный близнец собирался принять самое активное участие в извлечении телескопа со дна моря. Меня удивляло его слишком уж независимое поведение: в своих намерениях и поступках он руководствовался прежде всего своими личными соображениями!.. Да, он был другим, не тем же самым, чем был я. Он был огромным и сильным и мог сделать то, чего никогда не смог бы сделать я. Он телескоп со дна моря достать мог, а я нет. И это внешнего порядка различие делало различными и мотивы нашего поведения. Но главное было в другом.
Он меня удивлял, ставил в тупик своим поведением до тех пор, пока я вдруг не понял, в чем суть нашего с ним различия.
Мне вдруг стало ясно: в нем остался прежний я! В нем неизменно оставался тот я, который был еще сегодня утром, вчера, позавчера… Он был копией с того прежнего меня, перед которым великан еще не появился и когда во мне еще не могло возникнуть чувство ответственности за его поступки.
Я не спеша шел по отлогому берегу. Находясь уже в километре от них, я слухом двойника все еще воспринимал голос Кобальского, слышал каждое слово его инструкций и советов. Его голос раздражал меня, и, чтоб заглушить эти неприятно звучавшие слова, я стал насвистывать.
– Послушай, Максим, – через некоторое время сказал мне двойник. – Ты бы хоть свистеть перестал. Ты мешаешь мне слушать объяснения. Мне ведь надо знать, где и как доставать телескоп.
– Напрасно ты, – ответил я ему, – с таким рвением берешься достать этот телескоп. Сначала надо узнать, что это за инструмент такой. И почему он оказался на дне… Может быть, его нельзя доставать. Хватит и всех этих зеркал, алмазов и…
– И всевозможных масштабных копий? – улыбнулся исполин.
– Нет, я не против твоего появления. Напрасно ты так…
– Ты чего-то боишься, что ли?
– Нет. Это не боязнь. Как это ни странно, близнец, но хотя ты и точная моя копия – я не то же, что и ты… Мы разные. В тебе я прежний. А сам я переменился, как только появился ты.
– Что он говорит? – спросил Кобальский исполина.
– Так, ничего особенного, – ответил тот.
– Где он сейчас? Он что, решил уйти, что ли?
– Он там нашел какие-то черепки. Огромные кучи черепков.
Да, исполин был прав: здесь на берегу я увидел множество глиняных осколков – больших плит и маленьких черепков, прежде составлявших, очевидно, нечто огромное целое. Это были не то поржавевшие, не то глиняные обломки каких-то сложных деталей. Внимательно все вокруг рассматривая, я обнаружил в нескольких местах довольно большие обрывки тонкой плотной ткани. Еще чуть подальше за торчавший над осколками ремешок вытащил раздавленный портативный радиоприемник. Громыхая плитами, скользя на осколках, я по краю этих странных, будораживших воображение развалин пробрался на солнечную сторону. И здесь сразу же наткнулся на коричневый портфель. Я подумал о тех двух, которые убежали, как только на берегу появился циклопический автомобиль. Но едва ли портфель бросили они.
Я немедленно вернулся к исполину и Кобальскому.
– Ну вот что, Станислав Юлианович. Телескоп мы доставать не будем, пока не узнаем, что здесь произошло несколько дней назад, – сказал я. – Недавно здесь произошла катастрофа?
– Да ничего тут не произошло, – спокойно ответил Кобальский, – и не надо так шуметь. А телескоп пора уж доставать! Время не терпит.
– Нет, он доставать его не будет! – твердо сказал я. – Мне, Кобальский, еще у глиняного холма следовало выяснить, что вы замышляете, что затеваете.
– Я должен его достать, – возразил мне исполин. – Нельзя себе позволить, чтоб уникальный инструмент разрушился в морской воде. И ты, Максим, напрасно чего-то боишься. Да, у страха глаза велики… Я же на все это смотрю несколько иначе. Ведь я, без ложной скромности, так силен, что сумею постоять и за себя и за тебя.
Он поднялся. Осторожно, так, чтоб рубашкой или брюками не задеть нас, быстро разделся и пошел в море. Я сел в тень его гигантской одежды, чтоб оттуда наблюдать за ним.
Оставляя за собой волнистый, бурлящий след, он уходил все дальше и дальше по медленно понижающемуся дну. Как только он вошел в воду, я ощутил острую свежесть в ногах, и чем дальше он уходил, тем выше по моему телу взбиралась прохлада, словно накатывала снизу странная холодная тень. Зайдя в воду по грудь, он поплыл, и я ощутил бодрость и прилив свежих сил. Где-то перед горизонтом он проплыл к югу, на плаву остановился, посмотрел в сторону далекого берега. Другим, его неплотным зрением я видел (как будто бы и не так далеко из-за особенности его зрения, но и в то же время далеко), видел на берегу циклопический автомобиль и то место, где были мы с Кобальским.
– Примерно здесь… – сказал мне Кобальский. – На том месте и пусть поныряет.
– Там глубоко? – спросил я.
– Нет, для него не так глубоко. Не больше двухсот метров.
– На такой глубине его ведь раздавит. И кстати, я все хотел спросить, почему исполин не разваливается, когда ходит? Ведь тело с такой массой должно иметь совсем не такие опоры-ноги – более толстые и мощные.
– Потому что упругость его тела огромна, совсем не такая, как, скажем, у тебя… И она скорее не структурного свойства, а функционального. Здесь происходит некоторое по внешней видимости как бы нарушение строгих законов механики… Как образование формы нового тела при масс-голографическом копировании, так и закладка его глубокой структуры проходят, как я считаю, сложный ряд превращений от стадии обычной плотности исходного вещества к стадии вязкой упругости. И упругость достигается тем большая, чем больше время экспозиции. Чем глубже структурированне, тем большую глубинную энергию вещества, из которого копия состоит, высвобождает та энергия, которая была затрачена на создание масс-голографической копии… То есть от времени экспозиции и качества исходного материала, взятого на создание копии, зависит и время действия… Ну ее нестарения, или продолжительности жизни… Ты извини. Не время сейчас об этом говорить, некогда…
В это время исполин погрузился в воду, перевернулся и головой вниз стал опускаться ко дну. Ощущение у меня было какое-то необычное, удивительное: то мне устойчиво казалось, что это именно я, «сам я», приближаюсь ко дну, а исполин сидит на берегу – огромный, каким и был; то все наоборот… Ощущение было примерно такое, какое бывает, когда известная улица или дорога где-то и окружающие предметы, к которым подойдешь или подъедешь с непривычной стороны, оказываются расположенными «не в том, не в действительном» направлении. И никак «не поставить, не обернуть» окружающее в верном направлении. Пока какая-то реалия, штрих, связывающий представления с действительным миром, вдруг, в мгновение ока, не восстановят справедливость…