- Сколько ты получаешь?
Я не понял
- Какой твой доход от всего этого,- он щёлкнул по бумаге,- за, например, месяц?
Я не знал. Как-то и не считал даже.
- Будешь у меня библиотекарем,- сказал он, складывая бумагу,- Жить можешь здесь, жалованье будет. Комната жены пустует, поселишься там.
Я не стал отнекиваться, потому что знал, что это всё равно будет глупо. Поэтому назвал только одну причину, единственную, по которой не мог:
- Стражники. Если узнают, что я здесь...
Дело было даже не в каждодневной опасности - она грозила мне и так, да и закон против бродяг был ещё в силе. Главное притыкание было в обычаях: любой дом, в котором нашли колдовские или еретические книги, моментально становился проклятым, а это даже хуже, чем зачумлённый, это окружить и сжечь, вытравить, уничтожить. Снимать комнату, ютится в гостинице, ночевать в казарме, отсчитав немного коменданту - всё это было для нас под запретом, ведь своевременный донос был единственным, что спасало хозяина. Даже тихие мальчишки из провинции, приехавшие изучать науки и служить королю, были под настороженным наблюдением и не один безграмотный домовладелец изошёл потом, пытаясь разгадать, что за чертежи делает новый постоялец, - инженерные или всё-таки колдовские и чьи молитвы на самом деле зубрит его сосед с неестественно острым носом. Нет, я не боялся комнаты, я боялся, что дверь, пустившая меня туда, захлопнется навсегда - ведь если сейчас, ни разу не пойманный, есть шанс пролететь по первому разу, то здесь, в этом отравленном доме, шанса уже не будет. Нас спустят в яму обоих, причём меня - первым, чтобы не затягивать церемонию.
Всё, или почти всё из этого было в моих словах. Пояснять не требовалось - мы и он и я уже достаточно дышали чужим воздухом, чтобы понимать такие вещи.
- Успокойтесь,- сказал он,- дело верное. Командир городской стражи служил у меня, я же подписал ему рекомендацию на офицера. Они не придут.
Я подумал, что человеку вроде него достаточно приказать - и они только поклонятся, извинятся, уйдут, а потом доложат, что дом перерыт и ничего крамольного не найдена. Такова был природа этого человека, таков был его взгляд из-под кустистых рыжих бровей, что даже сорняки не решались расти в его крошечном садике, и не угроза быть вырванными их отпугивала. Природа его власти была выше и страшнее, она обволакивала и подчиняла так, что ты не решался даже подумать, откуда она шла, и что из себя представляла.
- Она занимает две комнаты,- мы уже поднимались по лестнице,- Не особенно большая, но капитальная, только то, что нужно именно мне. Дело для вас будет простое и привычное, справитесь вы легко.
Он сразу понял про моё умение, но не как учёный, заметивший загадку и жаждущий разодрать её на постижимые лоскутки, и конечно не как торгаш, который не понимает, что это, но понимает, какая из этого выгода - скорее, как полководец, который увидел новобранца и сразу же понял, куда его нужно поставить. Конечно, подробности он ещё прояснит - но место останется неименным: в арьергарде, прикрывать спину и отбиваться от наседающего противника.
Книг было много, но большинство были мне уже знакомы. Многие экземпляры я узнавала в лицо - когда-то давным-давно прошли они через мои руки и ещё долго блуждали по миру, покуда не осели здесь.
- А вот здесь я, простите, прервусь,- старик встал, покряхтел, отряхнулся и подошёл к опорному столбу. Дождь уже стихал, уходя дальше юг; в желобе шумел изрядный поток. В древности его, наверное, чем-то накрывали, чтобы не перегружать лишней водой, но сейчас всё исчезло и дождевая вода как не в чём ни бывало бежала по древней дороге.
Смотритель обошёл колонну с другой стороны, прищурился наверх и вдруг с удивительной, прямо нечеловеческой ловкостью стал карабкаться к огромной распределительной чаше. Было слышно, как он поскрипывает где-то наверху, как что-то шарит в воде и как бормочет что-то под нос на языке своей родины.
А потом он спрыгнул обратно, усталый и взбудораженный. Постоял, отдышался, порадовался, должно быть, отсутствию расспросов, опять уселся за стол и продолжил свой рассказ.
- Никогда ни до, ни после я не учил так много книг и с таким удовольствием. Не нужно было думать о еде, питье, одежде, отдыхе, поставщиках, клиентах, заказах и перекупщиках. Из моей жизни исчезли все существа человеческие, а вместе с ними их боли, радости и обманы. Жизнь мерилась страницами, выстраивалась в строчки, расцветала узорчатыми фигурами чертежей и диаграмм. Здесь, в безопасности, пропадал даже страх, а вместе с ним и малейшее сознания того, что эти книги запрещены; как итог, мне было безразлично, что и сколько учить. Если бы мне принесли сборник мадригалов на неведомом наречии севера, или навигационный справочник одного из царств Солнечного Моря, или одни из тех книг, что пишут на утонувших кораблях подводные червячки с длинными гибкими раковинками - я бы и их выучил. Даже меня там не было, были только страницы и то, что на них написано. Их я помню с точностью до любой точки или чёрточки. А что они значат, не знаю до сих пор.
Помню диалог, который я брался учить трижды - хозяин постоянно забирал для своих нужд. Он занимал восемнадцать страниц, и я понял из него два слова: Учитель и Ученик. Можно сказать, что перед небесным правосудием я чище младенца. За то, что у меня в голове, я отвечаю, примерно, как бумага отвечает за написанные на ней слова. Но ведь и бумагу сжигают!
К осени я закончил чтение. Он поздравил и отправил на рынок за большим чаном горючего масла - я ещё подумал, что он запасается на зиму, когда ночи станут длиннее и масло вздорожает. Потом мы сели ужинать.