— Не переживай, с твоим сыном ничего не случится! — сказал я Ланите и снова бросился вперед. Дело пошло полегче. Северянка бежала теперь наравне со всеми и не тормозила отряд.
Вой и жуткие вопли, то и дело звучавшие в ночи, нарастали и приближались. Выводок стрыгоев приближался пугающе быстро. Видимо их подгонял голод и страх упустить добычу. Да, в этих заснеженных пустошах и обледеневших горах пропитание найти непросто, вот твари и торопятся. Однако и мы не медлим, тем более у нас есть пусть и небольшая, но все же фора: стрыгои бегут от самых гор, а мы — по прямой, и опережаем их лиги на три-четыре.
Через несколько часов такого бега ноги начали тяжелеть, спина будто бы одеревенела, в легких разгорался огонь, мешающий дышать. Сил, чтобы ускориться, уже не осталось, и это пугало. Как бы быстры и выносливы мы не были, но стрыгои все равно превосходят нас во всем. Звери, они звери и есть. Куда уж нам до их энергичности и упертости, основанной на голых инстинктах. Они не устанут, не отступят, не бросят свою добычу.
Близилось утро, а мы все так же мчались по заснеженному плато. Не останавливались на отдых или легкий перекус, не разговаривали, только изредка оглядывались. Еще через час со мной поравнялся Бон и сказал, пытаясь не сбить дыхание:
— Нам бы… до рассвета… продержаться. Да… еще час, а там, глядишь, и… отстанут!
— С чего ты так решил? — спросил я.
— Они… не любят солнечный свет, — бросил Бон.
— Будем надеяться! — ответил я. Однако в следующую секунду пришло понимание того, что рассвет, скорее всего, как и вчера, задержится. А это еще минимум пару часов!
— Сегодня опять позже рассветет? — на всякий случай уточнил я у Бона.
— Да! — Бросил тот и скривился так, будто за раз съел целую горсть мороженой клюквы. Я тяжело вздохнул, пытаясь выровнять сбившееся дыхание, и побежал дальше. Ничего другого и не оставалось.
Как мы и предполагали, часа через два с половиной из-за гор показался багровый краешек светила. Далекий вой зверей сменился на возмущенные вопли и быстро перерос в яростное тявканье.
Солнце лениво поднималось над горными пиками, освещая пока еще неярким светом окрестности. Плато, по которому мы неслись не жалея сил, постепенно пошло под уклон, а потом — в подъем. Через несколько минут мы, наконец, выбрались на относительно ровный участок. Чуть правее высилась большая куча человеческих тел, присыпанная снегом.
— Вот и пришли туда, где все началось! — хмыкнул Бон.
Я кивнул. Да, вышли в то самое место, где не так давно схлестнулись с гвизарами.
— Скоро будет лес! — бросил я северянину.
Не останавливаясь, мы понеслись дальше. За несколько минут преодолели открытый участок и нырнули в каменный лабиринт. Вот они, северные рубежи! Наконец-то!
Внезапно за спиной снова зазвучал вой стрыгоев. Отчетливый, близкий, несущий страх и панику.
— Не отстанут! Надо поднажать, — заорал Бон.
Поднажать… Легко говорить, а вот сделать не так-то просто. Особенно когда ноги сводит судорогами, а в легких полыхает самый настоящий пожар. Когда силы давно закончились, в животе пусто и приходиться просто заставлять себя сделать очередной шаг. Иначе смерть…
Странно это осознавать, но она в любом случае придет. Вот только хочется, чтобы это наступило потом, а еще лучше — никогда.
Второе дыхание открылось, когда впереди замаячили сосны и ели вперемешку с дубами и вязами. Меня словно кто-то подтолкнул в спину, а потом подхватил и просто понес вперед. В этот момент мне почему-то показалось, что в лесах Элькхевена мы найдем спасение.
Мы промчались по каменистой низине, нырнули на северную тропу и, проваливаясь по пояс в снег, принялись штурмовать небольшой перевал. Я поднял ребенка Ланиты над головой — так было удобнее пробираться через сугробы — и, вздымая снег, побрел вперед. Сзади пыхтел Бон, еще дальше сопела северянка. Она безнадежно отстала, увязнув в снегу. Миновав снежный завал, я положил сверток с малышом прямо на снег и двинулся обратно. Забрал у Бона вязанку с дровами и вещевые мешки, сказал:
— Помоги сестре.
Через несколько минут взмокшие и запыхавшиеся северяне, наконец, преодолели заснеженный перевал. Я взвалил на себя все мешки с нашими пожитками, подхватил ребенка и сказал:
— Давайте быстрее, до леса совсем немного осталось… Потерпите.
Бон глянул на меня. В его глазах читалась грусть и… обреченность. Я закрыл глаза, сжал челюсти и побежал дальше. Северянин подхватил дрова и побежал следом. Сзади еле плелась Ланита.
Вскоре мы ворвались в лес. Я сразу повернул влево, потом резко вправо, крикнул:
— Где-то здесь пролегает северная тропа. Следуйте точно за мной, никуда не откланяйтесь. Я не хочу потом разыскивать вас по всему лесу.
Северяне лишь пыхтели сзади. Пыхтели до тех пор, пока снова не раздался яростный вой стрыгоев. Совсем рядом! Я отчетливо услышал, как зашелестел снег сзади. Северяне ускорились. Однако вой тварей нарастал с каждой минутой и очень быстро приближался. Видимо стрыгои почувствовали близкую добычу и теперь рвали жилы, лишь бы поскорее полакомиться горячей плотью.
— Стой! — закричал Бон. — Да стой ты! Все хватит… Встретим тварей тут. Нет смысла бежать. Они и так нас догонят…
Я понял, что северянин встал и стоит, не двигаясь с места. Пришлось и мне остановиться.
— Мы и так выбились из сил! — продолжил Бон. — Если пробежим еще несколько лиг, вовсе не сможем драться. Тогда стрыгои сожрут нас заживо.
Я повернулся к Бону и оценивающе оглядел его, потом осмотрелся по сторонам. Бросил мешки прямо в снег и сказал:
— Эта поляна неплохо подойдет для сражения. Так ведь?
Северянин кивнул:
— Подойдет.
Бон положил дрова рядом с мешками и сказал сестре:
— Подойди сюда. Вот… Да. Встань здесь и будь всегда у нас за спинами. Не лезь вперед и не мешайся под ногами… Возьми у Алаэна ребенка. Береги его.
Ланита часто закивала, забрала из моих рук сверток с малышом, шмыгнула носом и встала поодаль. Мы с боном прошли чуть вперед.
— Если что, присмотри за сестрой, — сказал северянин. В его голосе слышались умоляющие нотки. — Хотя…
Я вопросительно уставился на Бона и выгнул бровь дугой.
— Ты хороший человек, Алаэн. Добрый. Твое… нутро не знает зла, но знает боль и сострадание. Я рад, что знаком с тобой и готов умереть плечом к плечу с таким достойным воином как ты. Жаль только, что Боги отмерили нам такой маленький срок… Мы не переживем этот день…
Ох, Бон, зря ты говоришь такие слова. Я, к сожалению, а, может быть, и к счастью, не собираюсь сегодня умирать. И хоть ты и не знаешь, но со мной это уже однажды случалось. Вот только я снова топчу эту землю. Очень живой и совсем здоровый. Почему я вернулся к жизни? Честно говоря не знаю, но, наверное, на это есть какая-то серьезная причина… Нет, я не собираюсь умирать сегодня. Сегодня я собираюсь биться. За твою жизнь, за жизнь этой спокойной, молчаливой девушки и за маленькое, чистое чудо, что тихо посапывает у нее на руках. Сегодня я буду биться за многие другие жизни. И горе тому, кто не отступит! Пусть это будут даже стрыгои.
Однако вслух я сказал лишь одно:
— Не беспокойся и не отчаивайся.
Бон кивнул, а я заглянул в его решительные глаза. В них плескалась лишь готовность биться, словно в последний раз. Что ж, я тоже готов.
Через несколько минут вой зверей раздался совсем близко, а еще через мгновение затрещали ветки и на поляну выпрыгнули стрыгои. Их было всего семеро. Стрыги, самца-стрыгоя и основного выводка видно не было. Скорее всего на нас вышла передовая стая. Самые молодые, быстрые и глупые особи. Видимо они ни разу не сталкивались с человеком, поэтому лезли так безрассудно не чувствуя в нас угрозы.
Совсем небольшие, не больше простой беспородной собаки, тощие, горбатые; с безволосой, коричневой шкурой и мохнатой, уродливой головой, они выбежали на поляну и закружили вокруг нас. Молодые стрыгои яростно тявкали, рычали и подвывали, но нападать не торопились. Прислушивались и принюхивались.