– Поэтому мы здесь.
– Мои люди не при чём. Клянусь тебе…э…
– Мустафа.
– …Мустафа.
– Махмади очень недоволен и огорчён, очень огорчён!
– Я понимаю.
– Тогда докажи, что это не твоих рук дело.
– Как, дорогой Мустафа?
В ожидании пока мозг озарится идеей, пожал плечами, развёл руками, закатил к потолку глаза, но уже через десяток секунд сказал:
– Год назад, здесь в Термезе, Махмади, ты и наш третий общий друг обсуждали наши дела. Помнишь?
– Йе, конечно, помню.
– Ты тогда поклялся Махмади, что если Малика, вроде Малика, если память мне не изменяет, родит тебе четвёртого сына, назовешь его именем.
Имя Малики подействовало на клиента двояко: успокаивающе, значит такой разговор был и раздражающе.
– Ты тогда очень хорошо сказал, что генералу Дустуму надо было вступить во временный союз не с Хикматияром, а с Ахмад Шах Масудом и, что Дустуму не надо было принимать участие в подавлении мятежа генерала Таная.[1]
Образного представления того эпизода у полковника не возникло, но боясь «уронить лицо» неуверенно кивнул.
Наклонившись к Лёше я тихо прошептал:
– Нужна водка, его кивка мало, важно, чтобы он «вспомнил» то событие и полностью мне поверил.
И положив руку на плечо клиента весело сказал:
– Махмади тогда похвалил тебя за стратегическое видение афганской проблемы, предложил тост за будущего генерала. Только зачем, вы тогда коньяк пловом и огурцами закусывали? Ха–ха–ха…
Услышав, что годичной давности встреча сопровождалась попойкой, следовательно, всего запомнить невозможно (уж ты, брат Мустафа, не обессудь), полковник расслабленно осел тушей. Пригладив тонкие усы, охотно принял стакан у подошедшего Лёши. Выпив, хлопнув себя по колену ухмыльнулся:
– Э–э, много выпили тогда.
Остерегаясь вспышки гнева со стороны мясника–русского, обещавшего слопать его драгоценную печень и еще более дикого пуэрториканца–маньяка, тихо меня спросил:
– Слушай, они наш язык понимают?
– Как я китайский.
Вежливо отхихикав шутку, полковник решительно заявил:
– Хорошо, дорогой Мустафа, я напишу письмо нашему другу! Но и ты объясни ему, что такой грех мы не совершали.
– Обещаю, брат!
Низко склонившись над записной книжкой, услужливо поданной мной, тот в течение десяти минут при слабом освещении плафона старательно укладывал на листок строки.
– Не забудь число и подпись. Ты же знаешь, как Махмади недоверчив и подозрителен.
– Конечно!
Первый акт пьесы заканчивался без рукоплесканий зрителей и опускания занавеса. Начинался второй акт. Почти во всех шпионских романах разведчика, попавшего в руки местной контрразведки, для выуживания секретов подвергают «фармакологическому допросу» путём введения «сыворотки правды» – скополамина, амитала, пентотала. В такую сыворотку, если я верил, то самую малость. Допусти наличие такой дряни, туго бы пришлось жёнам имеющих ревнивых мужей, уголовникам и шпионам. Мужья за любые деньги скупая литрами сыворотку, проводили бы собственное расследование. Уложив некогда любимую жену на кухонный стол, ревнивец грубо впрыскивал бы в её нежную вену жидкость и колотясь рогами о стены, требовал признания. Следователи, не применяя изощрённых пыток, вводили бы подозреваемому кубика два амитала, после которых матерый бандюган с детской улыбкой на устах признавался во всех совершённых и планируемых злодеяниях. Шпиона, нелепо и в самую последнюю секунду попавшегося на закладке контейнера, оперативники прибегнув к помощи скополамина раскалывают и тот размазывая сопли называет адреса явок, схему связи, своего руководителя, агентуру и даже выкладывает номера своих счетов в банках Швейцарии.
Только после таких процедур жертвы сыворотки, если их не хватал удар, навсегда переставали дружить со своей головой.
Полковника можно было разговорить использовав имеющиеся на текущий момент условия: его ослабленную волю, утомлённость и страх. Но такое под силу специалисту по гипнозу, а под рукой такого не было. Оставался один вариант, в нашем случае самый верный.