— Да! Но в Вашем вопросе я услышал не вопрос, а скорее предложение продолжить начатую вчера вашими подчинёнными беседу.
— Поясните.
— Охотно. Для меня история не предмет, за который надо получать пятерку, но наука, изучающая развитие общества и государства. Мне нравится история Древнего Мира с её Спартой и могущественным Римом, просвещённым Китаем и Египтом. Средние века интересны войнами за передел мира и географическими открытиями. Но более всего, как русский человек и не только по паспорту, почитаю историю России.
Задержав сигарету у рта, Павел Сергеевич удивлённо спросил:
— При чём тут паспорт?
— Национальность, указанная в паспорте, лишь графа. Сейчас многие русские стесняются своей национальности и причин тому много. Я встречал согнувшихся душой представителей великого народа и дабы скрыть принадлежность к своей нации, разбавляют дурной кровью свою кровь, чтобы, не дай бог, их детей не назвали русской свиньей. Я Вам, Пал Сергеич, приведу один случай из своего детства, Вы не против?
Так и не закурив, тот утвердительно кивнул, откинулся на спинку кресла, изваял из пальцев обеих рук подобие шара.
— Мне было восемь лет и нам с матерью нужно было через Ташкент попасть в Алма-Ату. Лето, жарища и я, глядя на сверстников, поедающих мороженое, загрустил. Мать есть мать! По-царски вручив мне медяки, отпустила в кафе. Крепко зажав монеты в кулаке, счастливый и довольный, попросил стоявшего за прилавком, чуть старше меня узбечонка стаканчик с этим самым мороженым. За прилавком стоял ещё один тип, может его брат, может дядя. Они с детства приучены стоять за прилавком или на базаре, с пелёнок пропитаны подозрительностью и чванством. Этот молокосос спросил, есть ли у меня деньги и не попрошайка ли я. С достоинством показав деньги, заработанные матерью честным трудом увидел оскаленную в презрении рожу продавца. Для них медь —не деньги, но презренный металл, они всё больше любили тогда червонцы, двадцати пятирублёвки, не говоря о банкноте достоинством в сто рублей. В нашей поселковой школе преподавали казахский и узбекский языки, разговор на бытовом уровне понимал. Десятилетний торгаш, мерзко улыбаясь, сказал старшему, что пломбир в стаканчиках закончился, что осталось талое развесное, и что все вазочки грязные. Старший гадёныш посоветовал тому налить остатки мороженого из бачка в грязную посуду. Его слова запомнил: «Русская свинья грязь любит, помои сожрет, и спасибо за это скажет». Что творилось тогда в моей неокрепшей душе, не помню, но я потребовал назад свои деньги. Те стали орать, грозить из-за прилавка кулаками и предложили убраться. Я ни в какую. И откуда только взялась твёрдость и настойчивость! Собрав с пола брошенную медь, не проронив ни одной слезинки, маленький и гордый вышел из мерзкого заведения. Матери, ясное дело, ничего не сказал, а на вопрос — вкусное ли было мороженое, кивнул головой. Эту мелочь потом увеличил до нескольких рублей, а на восьмое марта преподнёс матери какие-то дешевые духи, показавшиеся для неё самыми лучшими духами в мире. Конечно же, моё детское сознание тогда не могло переварить тот случай, видимо он показался мне обычным, бытовым. То, что это проявление узбекского национализма понять я естественно не мог. Спустя годы, сталкиваясь с подобными проявлениями неприкрытого русофобства, пришёл к заключению, что во мне сработала генетическая память, пусть не осознанная, но память моих достославных российских предков — воинов. Возможно с того момента, спасибо тем уродам — мороженщикам, я почувствовал себя русским мальчишкой не по метрике, а по духу. Русского человека пытались приземлить всегда, пытаются это делать и сейчас. Не дай бог поднять русский вопрос! — тут же российские либералы обвинят тебя в великодержавном шовинизме. Русских постоянно стремятся разобщить и рассорить, унизить и загнать куда-нибудь в дальний угол, стремятся, причём успешно, споить. Но чуть запахнет порохом, сразу вспоминают, что есть, оказывается русские и что кроме них спасать матушку Россию некому.
Закурив очередную сигарету, провентилировал лёгкие и более спокойно продолжил:
— В моём понимании не всякий русский может называться русским, но, зато любой человек, если он любит Россию со всеми её недостатками, почитает её историю, знает язык, если он в трудную минуту не продаст её за тридцать сребреников, если он готов жертвовать собой во имя России — он в большей степени русский, чем тот, у кого в паспорте записана национальность и только всего!