— Э-э, какой ты воин? Ты пьяный русский свинья и друг твой такой же скотина. Мы сейчас тебя Иван резать будем, говорят у русских кровь белый и холодный, проверять хотим.
В не проветрившейся от алкогольных паров голове забились две мысли: «Бить» или «Не бить». Победила первая. Однако, мой боевой порыв погасила спокойная команда старшего по воинскому званию:
— Отставить. Я сам разберусь.
Как щитом загородив меня собой, Иван Петрович обратился к молодому и наглому соседу с мирной речью:
— Адыл, мы же соседи, десять лет под одной крышей живём. Ты же гостях у меня бывал, книги просил почитать, дядей Ваней называл. А сейчас позоришь меня и товарища моего молодого срамишь. Что с тобой произошло?
Плюнув на туфли полковника, лысоголовый истерически завопил:
— Э, ты нам уже не сосед. Сейчас мы уже… отдельные… э… независимые. Езжай, давай на свою урус земля, а это наша земля. Хватит жрать наш хлеб!
Русский характер полковника унижений не потерпел. Не выхватив, а именно хапнув из барсетки… пистолет, Иван Петрович передернув затворную раму, дослал патрон в патронник. Прокричав: «Всех перестреляю, гады», бросился за удирающими и дико вопившими басмачами.
Я побежал тоже, но не за обидчиками, а за товарищем полковником, размышляя на ходу: «У этих удальцов свои национальные, давно сформировавшиеся поведенческие особенности, одной из которых является — забывчивость. Однако, ситуация в которую влипли эти дурни воскресила их генетическую память. Такое кино по телику не увидишь, артисты так не бегают и от страха так не вопят! Обычно нашкодившая шпана разбегается в разные стороны — больше шансов быть не пойманными, а эти идиоты, ухающей и пукающей толпой побежали в сторону гаражей… Та-ак, размышления оставим на потом, нужно выручать из беды полковника и спасать от смерти уродов!»
— Стой, поганцы, всё равно догоню-у-у… — раздавалось метрах в двадцати от меня.
— Вай-ай-ай, — неслось метрах в пятидесяти от Ивана Петровича.
Придав скорость ногам, догнал задыхающегося полковника, крепко обнял его, развернул к себе, забрал оружие. Вдруг, Иван Петрович задрожал. Опустив седую голову, глухо, сквозь зубы зарыдал. Мне стало неловко. Я был в растерянности. Меня пробила волна не жалости, нет! — меня пробила волна какой-тонеобъяснимой нежности к этому человеку. Так и стояли: молодой и пожилой русские офицеры, как могли вот так же стояли наши предки на Шипке и под Хивой, под Севастополем и Эрзерумом, под Москвой и Курском!
Наконец, очухавшийся старый вояка виновато произнёс:
— Извини, Коля, слезу дал, нервы ни к чёрту не годятся.
«Вот даёт! Чуть было не отправил к праотцам нескольких басмачей, а он о гордости уроненной думает» — удивился полковнику.
Квартира у Ивана Петровича оказалась трёхкомнатной, но практически свободной от мебели. Опережая мой вопрос, тот пояснил:
— Жена в Москве, у детей. Барахло всё распродали за гроши, теперь очередь за квартирой.
Прошли на кухню. Хозяин квартиры достал из армейской тумбочки фляжку.
— Со старых времен берёг как НЗ.
Присев на табурет, я спросил:
— А чего это соседи у Вас такие агрессивные?
Вздохнув, Иван Петрович пожал плечами:
— Сам пытаюсь разобраться. Я их десять лет знаю. Были, конечно, конфликты между соседями, но до такого хамства не доходило, осмелели от чего-то. Может Ельцин снова в лужу спьяна сел или Каримову где-нибудь, да кто-нибудь орден какой-нибудь вручил. Жена моя Иришка, как-то сказала, что пришла пора, уезжать в Россию. Я-то всё по командировкам, да инспекциям разъезжал, приглядываться к происходящему времени не хватало и над её испугами, лишь посмеивался, да приговаривал, мол, всё образуется. Вот и образовалось, вот и доигрались в братство народов!
Махнув рукой, полковник, оттуда же, из тумбочки, извлек сто лет невиданные алюминиевые кружки. Разлив спирт в посуду, добро и в то же время грустно улыбнулся мне, встал. Выпрямив спину, кивнул на север, поднял кружку и тихо, без позёрства, но от всей души произнёс:
— Давай, Коля, по русскому обычаю выпьем за Матушку нашу — Россию.
Выпили. Вторую выпили за офицерскую честь, а третью молча и тоже, по обычаю. Закусив помидором, Иван Петрович свалил в одну кучу и прошлое, и настоящее, и будущее:
— Думаешь не обидно такое слышать, Коля? В моём батальоне, под Кандагаром, больше половины личного состава состояла из узбеков и таджиков, но в авангарде они не шли. Кого я первым посылал под пули духов? — пацанов из Рязани, Калуги, да Вологды. А почему? От природы нашей русской, да от жалости к другим, но не к себе и себе подобным. А теперь видишь, куда всё повернули! На каждом углу только и слышишь об исключительности узбеков, об их какой-то особой истории. Это теперь их национальная политика. Ты кстати слышал, что творится на авиационном и других заводах? Нет? Русскоязычных специалистов выживают, а на их место ставят не умеющего даже включить станок, какого-нибудь Умурзака из тёмного кишлака, закончившего девять классов. По их понятиям станок сам будет вытачивать детали, надо только стоять с пиалой чая рядом и поплёвывать насваем. Тьфу! Тошно становиться от всего этого. Вот дети жену и забрали, требуют, чтобы я тоже приехал поскорее.