Глава 11
На работу, как на праздник, готовился весь следующий день, а второго января в назначенное время прибыл на развод караула. Инструктаж затянулся минуты на три: сутки не спать, столько же не курить, пресекать попытки прорыва через охраняемый объект несознательных граждан с государственным добром. Прослушав указания, каждый отправился на свой объект.
Прибыв на место, отыскав в тёплом укромном закутке сладко дремавшего коллегу, оказавшеюся пожилой женщиной и абсолютно этому не удивившись, приступил к приёму объекта под свою охрану. Приём-передача прошли быстро, нужно было всего лишь проверить чистоту прилегающей территории, которую караульный сам и вылизывал с раннего утра, осмотреть целостность решёток в окнах и расписаться в книге.
Пожелав коллеге приятного отдыха, приступил к несению службы. Походив по коридору двухэтажного здания часа два, вышел на улицу, придирчиво оглядел редких, шатающихся из стороны в сторону граждан. Не обнаружив в их действиях злого умысла, вернулся в тёплое помещение. Вынув из сумки газеты, развернул «Народное слово», пробежал по передовицам и тут же от затеи отказался. Читать местную прессу надо внимательно, вникая в каждое слово, а такое на посту не получается. Аккуратно сложив газеты, проделал несколько гимнастических упражнений, постучал кулаками о стену. Ровно в 17 часов включили уличное освещение, и я в это же время должен был подсветить свою территорию. Как и следовало ожидать, на наиболее уязвимых участках освещение отсутствовало. «Очень подозрительно. Ну-ка, служивый, усиль контроль, враг не дремлет», — сам себе скомандовал и довёл бдительность до высшего предела.
Супостат не заставил себя долго ждать. В двадцать часов десять минут сквозь кромешную тьму, в разбитое зарешечённое окно проник вкрадчивый с акцентом голос.
«Ты смотри, — удивлённо уставился я в проём, — на русском языке бормочет, значит, расписание караулов знает, а может и имя мое».
— Издрасте, Коля-джан[1], меня Журабек зовут, — и на всякий случай навёл на меня страх, — Миня исдес все знают, ошень баятся и сапсем уважают.
— О! — приветствовал голос из тьмы. — Салам алейкум, Журабек-ака!
— Твая давай, друг, открывай левый двер. Скора суда прийдёт мой сыновия, ошен богатыр они. Я им хачу передават мала—мала один вещи.
— Да Вы что, уважаемый? Это же вверенный мне под охрану и оборону важнейший участок! Это граница! На столь важный объект постороннего пустить без разрешения начальства не могу, даже Вас, ака! Это идет в нарушение Устава и Инструкций.
Досадуя на мое служебное рвение, ака проворчал:
— Э, какой такой обиекта-мабиекта, зачем устав-пустав? Нада быстра пускат.
— Не могу!
Пещерный сопящий голос упрекнул меня в умственной отсталости, заподозрил в потере чувства самосохранения и отсутствия уважения к старшему поколению. Наругавшись вволю, подступил с другой стороны:
— Мая сыновия мафиоза, ево все в махалля баятся, уважают сапсем. Связя балшой имеет в прокуратур, милисия и даже их знают директор этат рисовый завод, они балшой друзия.
Несколько отходя от Устава, спросил нарушителя:
— А что, отец, передать хочешь?
В проёме нарисовался решётчатый силуэт головы, освещённый вынырнувшей из-за облаков луной.
— Э, палавина килаграм гуруч, на рускам рис называитса.
— Так давай, я передам.
— Ёк, нет, сам нада. Твая дивери аткрывай, старана уходи, как слипой хади, а мой ришотка поднимаит, синовия-багатыр мала риса бирут и убигают быстра.
— Нет, папаша.
Понимая, что драгоценное время уходит и что может нагрянуть проверка, ворюга перешёл к активным действиям. Не испрашивая моего караульного дозволения, отец чудо-богатырей ловким, не единожды проделываемым движением, легко, будто покрывало восточной невесты сдёрнул решётку.
Я обалдел: «Вот значит, как доставляется рис с госпредприятия на прилавки Рисового базара!»
В это время, в окно стало лезть что-то шуршащее. На ощупь оказался мешок килограммов под пятьдесят.
— Назад, вражина, — пытался вытолкнуть тару назад.
Подпёртый, сжимаемый с двух сторон мешок стал потрескивать. Внезапный стук в дверь отвлёк моё внимание, и мешок, бомбой влетев на мою сторону, грохнулся на бетонный пол. Тотчас, из его многочисленных дыр, весело подпрыгивая мячиками, во все стороны разлетелось сарацинское зерно.
Со стороны улицы, приклеившись лбами к стеклянной двери, за происходящим безобразием наблюдали двое. Вдруг, они засуетились, громко залопотали, запричитали и ещё громче застучали. Судя по оскаленным физиономиям, они старательно и выразительно облаивали мою охраняемую законом персону матом.