В это же время, в окно, более не украшенное решёткой, полез обладатель мешка. Подбежав к двери, тот откинул щеколду, в которую устремились сыновья лидера семейной воровской шайки. В длинных до пола чёрных халатах, позволяющих сливаться с темнотой, отпрыски мешковладельца закружились около меня в пляске смерти, завыли, потрясли кулаками. Голосисто оплакивая развороченный куль, пожилой ака призвал высшие силы покарать неверного.
Цирковое представление мне стало докучать:
— Граждане, даю цвай минутен, потом вызываю оперативную милицейскую группу.
Слово «милиция» мгновенно остудило горячку расхитителей. Указав им на дверь и на окно, попросил не обижаться и не держать камень за пазухой.
— Хайвон,[2] мы тибя утром поймаем на дорога дамой, бить тибя сильно будим, — попрощались со мной парни в тюбетейках. Стеная, они выскочили за дверь и растворились во мраке.
Их пахан, поднявшись с колен, измазанный рисовой белой пылью, уставился на меня.
— Дырку хочешь просверлить, господин хороший? — осведомился у него. — Мешок кидаем на сторону, откуда появился, понял?
Грузно перевалившись через оконную амбразуру, тот пожелал мне всех благ ада и тоже растворился в ночи.
Рассыпанный рис смёл в совок, под тару завёл снятую на время штору, и всё это возвратил на неподответственную мне территорию.
Рано утром тщательно подмёл пол, поставил на место решётку, убрал на улице родившийся за ночь мусор. В ожидании смены выпил пиалу чая, выкурил втихую сигарету.
Дежурство сдал женщине пенсионного возраста. Сдвинув брови и поджав губы, та молча и долго ходила по зданию, заглядывала во все дырки, подошла к злополучному окну через который осуществлялся рисовый трафик. Качая укутанной в цветной платок головой, сменщица осмотрела решётку. Удостоверившись в слабости её крепления, улыбнулась своим тайным мыслям. Решив обязательно к чему-нибудь придраться, пошла по второму кругу. Мне это надоело. Постучав по её плечу сказал:
— Слышь, апа,[3] здесь не склад с ядерным оружием, и в дырках ракеты не спрятаны. Твою холодность понимаю и не осуждаю. Можешь дальше воровать народное добро. Будь здорова.
До девяти утра, приплясывая, потирая уши и нос, прохаживался вдоль здания. То и дело, напрягая зрение, вглядывался вдаль улицы боясь проворонить лихих сыновей Джурабека. Прохожим дамам, я, возможно, казался влюблённым, в тревоге и нетерпении, ожидавшем свою Дездемону. Что думали мужики мне было всё равно.
Прождав дополнительных десять минут, трясясь от холода, побежал к остановке.
Четвёртого января встретились с Иваном Петровичем последний раз: он уезжал к жене и детям в Москву. В ночь перед отлётом полковник устроил для своих товарищей пирушку-расставание. Сквозь гул и шум застолья спросил его:
— Соседи-храбрецы, как?
— Обходят Ваню стороной, потому что Ваня злой. А ствол пришлось сдать в органы, не положено, говорят. Громов, мол, советский генерал, Союза давно нет, и Москва нами не командует. Жалко его! — как о живом существе грустно произнес полковник. — Пропадёт он здесь.
— Нет, не пропадёт, — пошутил я. — Они его продадут в надёжные руки, какой-нибудь подпольной радикально настроенной исламистской организации.
Провожать на ранний утренний рейс, не было позволено никому. Пьяные, но соображающие братья по оружию, зашумели, запротестовали:
— Столько лет вместе, Ваня! Да, мы тебя в самолёт на руках дотащим.
Иван Петрович, как отрубил:
— Я один, так надо!
Следующая смена прошла спокойно. Попытки прорыва границ вверенного мне объекта, не предпринимались. Пришедшая на смену женщина, по имени Хилола, быстро приняв территорию, нервным прерывающимся голосом сказала:
— Поговорить надо!
О чём пойдёт речь, догадаться было не трудно. Внутренне усмехнувшись, пересел поближе к пышущей теплом электроплитке. Получив разрешение, закурил, подвинул коллеге стул, дал понять, что готов слушать.
— Коля-ака, надо всем мирно жить, — лозунгом пацифистов открыла переговоры Хилола.
— Кто же против? Война никому не нужна. Вы слышали, что сказал Президент? Он мудро изрёк, что стабильность в государстве является приоритетом внешней и внутренней политики республики!