— Да? Не знаю, что он там насочинял, но только кто, как, ни Антанта в первой мировой войне оккупировала Стамбул? Благодарение Аллаху, ниспославшему нашему народу Мустафу Кемаля! Мне имя дали в его честь, и я гордо несу его.
— Однако Турция и до этого проигрывала войны!
Возмущённо потрясая казацким чубом воскликнул:
— Я не могу простить русской царице Екатерине наш позор при Чесме, Синопе, Очакове и Измаиле! Был у неё одноглазый циклоп — Потёмкин, а у Потёмкина в любимчиках ходил Топал-паша, так они…
— Топал-паша?
— Суворов. Они, отринули от султанской короны Молдавию, пытались двинуться дальше к Константинополю, призывали греков браться за оружие. Вы понимаете, они вознамерились уничтожить империю Османов!
— Мурод, когда пьян, всегда возмущается, мол, русские силой захватили Туркестан. Но я иного мнения.
Ещё раз, тряхнув чубом воскликнул:
— Малика, опомнитесь! Представьте, как хорошо бы жилось великому узбекскому народу при Османах, ну, в крайнем случае, под британским флагом! Зачем русские понастроили свои дурацкие фабрики, заводы, театры, школы всякие, библиотеки разные, зачем? Почему у народа не спросили? Как было бы почтительно сидеть мужчинам в чайхане и вести степенную беседу, а женщинам сидеть за вышиванием!
— Русские скинули с нас паранджу! — прожигая меня насквозь, недвусмысленно произнесла Малика.
— Ха! — как бы в сильнейшем негодовании хлопнул себя по ляжкам. — Они это сделали намеренно, у них цель — развратить мусульманок!
По-моему, девушка устала от такой чуши, да и у меня самого язык стал деревенеть, а разум покрываться пеленой дурмана.
Присев на скамью, положив рядом розы, Малика явила миру изящный изгиб бёдер, закинув ногу на ногу. Закурив «Кент», тонко выпустив дым, поощрительно оглядела мой наряд:
— В костюме Вы выглядели солиднее! Но джинсы Вам очень идут, похожи на ковбоя.
Откинувшись на спину, с напускной усталостью сказал:
— Одежда меняет человека не только внешне, она меняет его сознание. Надевая джинсы, я как бы обретаю свободу, а костюм закрепощает, заставляет быть всегда начеку. Джинсы — это стихия, это поэзия, это выражение протеста галстуку, белой рубашке и приданного им костюму. Костюм хорош тем, что помогает скрывать изъяны ума.
Хрустальным ручейком полился смех:
— Стихи часто пишите?
Ответил полуправдой:
— В детстве баловался, сейчас нет!
Опережая её просьбу прочесть что-нибудь из детства, предложил поужинать.
— Слышал, в «Голубых куполах» подают отменный шашлык, как?
Мое «как», было принято.
Вечер удался на славу. Принцесса много пила, много смеялась, часто подшучивала над моей причудой — идеей Османского господства. Не сосчитать сколько раз к столику подруливали типы, приглашая даму на танец.
— Иди для начала умойся, побрейся, почисти зубы и спроси разрешения у своей жёнушки! — жестоко обрубала Малика страждущих поприжиматься танцоров.
Назревал скандал с криками и мордобоем.
— Госпожа, зачем же так категорично? — прошептал в её бриллиантовое ушко.
Погладив мои волосы, госпожа ответила:
— Я люблю Вас, Мустафа! В старом городе живёт моя подруга, едем к ней…
Из диктофонной записи.
«- … зря ты так на Мурода злишься.
— Да я его ненавижу. Он поломал мне всю молодость, испоганил тело и плюнул в душу. Не хотела за него замуж, чуяла в нем шакала, да родители настояли: „Ах, какой красавец, ах, с каким званием и положением. Ах, да ах“. После вывода их части из Афганистана, этот мерзавец на волоске от трибунала был. Приехала какая-то комиссия из Москвы, что-то искала, что-то нашла. И там оказался замешан Мурод.
— Комиссий много бывает, но причем, тут он?
(Звон бокалов.)
— За тебя, милый! Спрашиваешь, причём здесь он? Тебе скажу. Уже скажу! Я никому до этого не говорила, даже маме. Я все эти годы боялась, а сейчас, с тобой не боюсь. Прикури мне сигарету, Мустафик. Спасибо… Это было на прошлый Новый год. Отмечали его в доме Кино. Ой, как вспомню эти противные, толстые, намалёванные лица — тошнить начинает. Я хотела уйти, а Мурод отвел меня в сторону и зло сказал: „Делай, что я велю, иначе задушу“. Потом ударил по щеке и еще раз предупредил, чтобы не брыкалась. А затем, затем… (Всхлип.) потребовал улыбаться и делать всё, что понадобится. (Сморкание.) Прости, Мустафик…Сказано это было так гадко и недвусмысленно, что сначала не хотелось в это верить. Гостей было человек тридцать, все семейные пары. Только один толстый и противный, с большой головой, с седыми короткими волосами был без жены. Около него все вились и смеялись его глупым шуткам. Потом я узнала, что это был не только главный начальник Мурода и остальных, но и их покровитель. (Судорожные глотки. Стук бокала.) …Мурод представил меня Исмаилу-ака. От его раздевающего взгляда, слюнявого рта, хотелось бежать. Мурод больно сжал мой локоть, и я улыбнулась тому чудовищу. Закончилось тем, что… ну, в общем, ты не маленький, понимаешь, чем заканчиваются встречи, когда муж-карьерист и негодяй, оставляет свою жену с большим начальником. Я тогда хотела наложить на себя руки, но маму с сестрёнками пожалела… Ты меня презираешь, Мустафик?