— Ты, Петруха, будто чучело воронье, расскажи, да расскажи. И кто ты после этого? Ты, как твой сосед Рахматулла, что при встрече сыпет глупые вопросы: «Чарчамаз, марчамаз, калай, малай» и всякую дребедень. Вроде по паспорту ты русский, а выражаешься типа этих, — Василич показал ложкой в сторону калитки. — Ты сперва напои гостя, накорми, а потом, если тот захочет, сам тебе душу откроет. Понял?
Инцидентов больше не было, предпочтение было отдано плову.
Немного грустно было наблюдать за Катькой, непрерывно поправляющей рукой волосы и косившаяся на красавца Фёдора.
— Катерина, — нахмурился Василич, — чего пялишься, как курица? Неси чай зелёный, да пива прихвати.
Москвичи, выпив еще по сто, от дальнейшего возлияния отказались. Окосевшего, но чётко владеющего языком хозяина, Лёша попросил рассказать о себе.
— А чего рассказывать? Завод, станок, дом, профсоюзные собрания, да летом иногда в горы выберешься. Один раз с женой в Анапу ездили.
— А родом, откуда? — откинувшись спиной на перила, спросил Федя.
— С Белоруси и я, и супружница моя бывшая. Из-под Орши. Родился в победном сорок пятом. Вся родня там, один я мыкаюсь на чужбине.
— Тогда Союз был, легче было, — проворчал Самсунг.
— На родину не тянет? — тянул жилы Федя.
Помолчав, прикурив новую сигарету, согнав муху со стола, оршанец осушил полбутылки пива, поморщился:
— Тёплое стало, а холодильника нет, продал давно уже. По дешёвке отдал, жалко теперь… Эх, много чего я, ребятки, попродал из дома ради поганой водки, да бормотухи. Хорошо, хоть дети позора моего окончательного не видят. Видать подыхать здесь и придётся… А на родину тянет, будто магнитом. Я хоть и говорю, бывшая жена, но мы не в разводе, и тёща у меня хорошая баба, не вредная.
Щёлкнув пальцами, Василич хитро улыбнувшись неожиданно спросил:
— В Беларуси президентом кто?
— Лукашенко, — прозвучал дружный хор голосов.
— Точно. Зовут его Аляксандр Рыгорович.
— Григорьевич, — поправил Федя.
— По-русски — да, а по-белорусски, как я сказал. Он ведь тоже с Витебщины, из-под Орши. Есть там поселок такой — Копысь, мы, будучи пацанами, ходили со своего села к ним драться. Потом они к нам. Весело было. Матушка моя Акулина знала его матушку Екатерину и отца её Трофима. Доярками наши матери работали. Эх, ма, — почесал затылок рассказчик, — может и правда уехать?
— Уезжай, конечно. Мужик ты работящий, чего жизнь гробить, к земле родной ближе будешь.
— А чего, возьму, да уеду. Петруху с собой прихвачу, парень-то он с мозгой, в любом радио и телеаппаратуре разбирается.
— А я? — испуганно пропищала Катька.
Добряк с Белой Руси не стал набивать себе цену, проговорил:
— И тебя прихватим, а то совсем зашалавишься с местными, пропадёшь. Как страна большая развалилась, узбеки совсем заважничали, загордились. Крикливые стали — не приведи господи. А заносчивые стали — жуть. Я как-то попросил у соседки щепотку чая, так она замахала на меня тряпкой и погнала, будто собаку какую, да ещё орать стала, и называть русской свиньей. Она, поганка чернорожая, у моей жены постоянно то муку просила, то сахару в долг якобы, да только не отдавала, а мы не спрашивали — соседи всё же.
Икая, глядя прищуренным глазом, Самсунг разъяснил причину:
— Они сейчас независимые, мустакиллик[1] у них. Помнишь, как на Тезяковском базаре, мы продавали барахлишко?
— Помню, и чего?
— Ты просил тысячу сум за товар, а он на тебя набросился, орать стал, что на их земле цену только они могут устанавливать. Они, брат, независимые теперь, во как!
— Независимые, — передразнил Петруху драчун из-под Орши. — Халява это. Они всё даром от Советского Союза получили: и заводы, и фабрики и остальное. Город после землетрясения кто восстанавливал? Узбек что ли? Вся страна строила, а эти говнюки в тюбетейках сидели в чайханах, да на базаре зелень приезжим строителям втридорога продавали. Это парень, называется нахлебничество.
— А как тогда фильм «Ташкент — город хлебный», — полюбопытствовал Федя.
— Лепёшечный, а не хлебный. Может тогда и приехало несколько тысяч беспризорников, но ты, парень, не забывай, сколько сотен тысяч со всех уголков страны приехало сюда поднимать Голодную степь, строить каналы, больницы со школами, ветки железнодорожные возводить с мостами. Ты кстати, слышал народную молву про фильм, как его, тьфу память…
Василич осмотрел всех поочередно, дохлебал пиво и радостно воскликнул:
— Вспомнил! Фильм называется «В бой идут одни старики». Не было там никакого Ромео с Ташкента. Враки это. Вроде, как Леонид Ильич посоветовал включить в фильм персонаж из южной республики, вот так и получился истребитель Ромео. Я на авиазаводе вкалывал, могу представить их технический уровень. Как большой страны не стало, узбеки совсем озверели. Я тебе случай расскажу. Есть у меня друг, казах по национальности, да по имени Еркин, живёт в соседнем Казахстане, недалеко от Черняевки. Им сейчас туго живётся. Приезжал недавно ко мне на пару дней за покупками. Вот, поехали мы с ним на Ипподром, на базар. Купил Еркин своему самому младшему сынишке тетради школьные, карандаши, короче говоря, самое необходимое для школы. Проводил я его, как полагается, а узбеки, на границе так называемой, всё у него отобрали. И самое поганое то, что они забрали у него хлеб, ты понимаешь, хлеб! С таджиками также поступают и с киргизами. При Союзе узбекам жилось, куда как лучше остальных, по всем городам Союза рассиживали на рынках спекулируя своей зеленью да дынями. Да вы сами, хлопцы, работаете на тракторном заводе, знаете, что да почём, а поэтому, ну их в баню. Лучше давайте завтра я вас сосватаю, — завёл любимую пластинку сводник, — тут такие девки шляются, я их всех знаю, достойные мадамки. Это сейчас они погуливают, а как замуж выйдут — верными станут. Сам за этим следить стану. Как?