Федя рассмеялся:
— Ну да, то-то я смотрю, как их девы — молочницы, пока мы с Лёшей топали до трассы пялились на нас.
Проехав по улице Обидова,[1] пересёк кольцевую.
— Э-эй, ты, куда путь держишь, Сусанин?
— Ты есть хочешь? Хочешь! Вот и везу в одно знатное местечко на берегу Салара.
Место куда я привёз гостя, тому понравилось и особенно топчан, перекинутый через отведённый от речки арык.
Оставив обувь внизу, Федя растянулся на кошме, заложил руки за голову. Сладко зевнув, лениво проговорил:
— Лежать бы вот так всю жизнь, да сквозь крону винограда глядеть на солнышко, чтобы вот также рядом фырчал шашлык на мангале, в тандыре томилась самса, пить чай с аксакалами, вести с ними степенную беседу и учиться у них уму разуму.
— Надоест быстро.
Усевшись по-восточному, Федя пожалел меня:
— Эх, Никола, нет в тебе романтики.
Затем встревожился:
— Что-то не вижу, кто бы заказ принял?
— Не боись, у этого кулинара свои правила.
— Какие?
— Увидишь. Вон кстати, он сам катится.
Маленький, толстопузый, краснощёкий чайханщик в белой рубахе подкатил к нам держа в одной руке чайник, в другой две пиалы. Поставив принадлежности на столик, крикнул в сторону подсобного помещения:
— На двоих.
Приятно улыбнувшись, пожелав приятного аппетита, тот собрался было уходить, как Федя бросил ему в спину комплимент:
— У Вас, уважаемый, усы как у Будённого!
Уважаемый не ответил, уважаемый сплюнул и важно удалился.
Толкнув москвича, тихо сказал:
— Ты бы ещё сравнил его усы с усами Сталина!
— Не отошёл от прежней командировки, вот и хотелось чуток подурачиться в мирной обстановке.
— Ты не в России, с девяносто первого года Фрунзе, Будённый и иже с ними товарищи здесь не в почёте. Также они очень не любят, когда упоминают татарскую конную бригаду, громившая в двадцатых годах шайки басмачей.
При виде девушки с подносом дымящегося шашлыка, Федя поднялся с места. Приняв заказ, промурлыкал:
— Катта рахмат, яхши кыз![2]
Поставив поднос на столик сел, подломил под себя ноги. Прижав левую руку к сердцу, заглянул в мои глаза, указал на шашлык:
— Мархамат, урток![3]
Не остался в долгу и я. Плеснув чай в пиалу, сделал небольшой глоток и подал её товарищу, проговаривая сию минуту рождённые две строчки:
Силу даст тебе напиток, он же охладит,
Затуманенный рассудок мигом остудит.
Умело приняв посуду, Федя отхлебнул чай, и более не сдерживаясь, разъярённым котом набросился на горячее мясо, обжигаясь, урча, вымазываясь в жире.
Чайханщик издали оценил поведение гостя, засуетился около тандыра, выбирая наиболее подрумяненные самса.
В итоге на двоих двенадцать палочек шашлыка и шесть самса, исчезли в основном в желудке московского гостя.
— Ты сейчас похож на влюбленного, объясняющегося с любимой в парке Горького.
Вытерев вспотевший лоб, затем губы, Федя отрицательно замотал головой:
— Нет, Коля, это гораздо лучше, приятнее и безопаснее. Лирики никакой, а толк явный.
Я рассмеялся:
— Кто-то недавно упрекал кого-то в отсутствии некоторого качества!
Очень довольный товарищ пропустил замечание мимо ушей:
— Что не говори, а в Азии свои плюсы. Представь себе сюжет: в нашей компании оказались девочки, значит, появится спиртное. Тогда вся поэзия Востока — коту под хвост. А почему?
Не дожидаясь моего ответа, сам же ответил:
— В чайхане, неважно какой ты, кто ты, какую должность занимаешь и сколько у тебя денег. Здесь как в бане, все равны: все красавцы, все умники, все богатые, все друг другу братья. Но только стоит появиться Евиным дочкам, всё разладится. Мужики начнут друг перед другом выпендриваться, кичиться да корчиться. До мордобоя дошло бы — точно! А сейчас красота! В общем, где тонкое, там начинается Восток.
Заметив мой открывающиеся рот, тот предостерегающе поднял ладонь.
— Сухов прав по-своему, я по-своему. Тонкое не в смысле прочности, а тонкое в понимании философии. Только здесь самый плюгавый мужичонка может показаться перед женщиной колоссом.
— Даже этот чайханщик?
Поставив пиалу на стол, ценитель Востока сделал замечание:
— Чего рот растянул? Твоя ухмылка подтверждает мой вывод — ты сухарь. Скажу по секрету, Лёша тоже сухарь, но тройной закалки.