— Куда он требует их доставить?
— Пока не знаем, сэр.
— Что же, черт побери, вы тогда знаете, Бернс?
— Мы делаем все от нас зависящее, чтобы взять ситуацию под контроль. Мы готовы предоставить всех наших сотрудников в распоряжение заместителя мэра, если ему понадобится охрана. Более того, я полагаю, мне удастся убедить капитана Фрика, который, как вам, наверное, известно, руководит восемьдесят седьмым участком…
— Что значит, как мне, наверно, известно?
— Так работает полиция в нашем городе, сэр.
— Так работает полиция в большинстве городов Америки, Бернс.
— Разумеется, сэр. Я думаю, что смогу уговорить его выделить нескольких сотрудников патрульной службы и даже вызвать тех, кто освобожден от дежурства, если руководство полиции города сочтет это необходимым.
— Я полагаю, надо обеспечить охрану заместителю мэра.
— Да, сэр. Все мы придерживаемся того же мнения.
— Неужели я вам так не нравлюсь, Бернс? — осведомился начальник полиции.
— При исполнении служебных обязанностей я стараюсь не давать воли эмоциям, сэр, — ответил Бернс. — Не знаю, как вы, но я еще ни разу не сталкивался с подобным. У меня отличные сотрудники, и мы делаем все, что в наших силах. На большее мы не способны.
— Бернс, — сказал начальник, — боюсь, вам придется сделать больше.
— Сэр… — начал Бернс, но начальник положил трубку.
В подвальном помещении школы № 106 сидел Артур Браун. Он был в наушниках. Рядом стоял магнитофон. Браун держал палец на кнопке «запись». Телефон в доме Ла Брески звонил за сегодня тридцать второй раз. Браун подождал, когда Кончетта снимет трубку, включил свою машину и тяжело вздохнул.
Конечно, это было правильное решение — подключить для прослушивания телефон Ла Брески. Полицейский, переодетый монтером с телефонной станции, повозился в квартире Ла Брески, потом провел провод с крыши дома к телефонному столбу, оттуда на крышу школы, по стене и через окно в подвальную каморку, где хранились старые учебники и древний проектор и где теперь расположился Браун.
Хорошо, конечно, что прослушивание поручили Брауну. Он не раз участвовал в подобных операциях и мог отличить главное от второстепенного. У него был лишь один недостаток. Он не знал по-итальянски ни слова, а Кончетта разговаривала со своими приятельницами исключительно по-итальянски. Они могли задумать любое преступление — от аборта до взлома сейфа, обсудить тридцать три заговора, а Браун был вынужден записывать все подряд, чтобы потом кто-то, скорее всего Стив Карелла, расшифровал записи. Он уже израсходовал две кассеты.
— Привет, — сказал по-английски голос в трубке.
От неожиданности Браун чуть не упал со стула. Он выпрямился, поправил наушники, прибавил громкость и начал слушать.
— Тони? — вопросительно произнес второй голос.
— Да, кто это? — первый голос принадлежал Ла Бреске. Похоже, он недавно пришел с работы. Второй же голос…
— Это Дом.
— Кто?
— Ну, Доминик.
— А, привет, Доминик. Как дела?
— Отлично.
— Что новенького?
— Ничего. Просто решил узнать, как ты поживаешь.
После этого наступила пауза. Браун поправил наушники.
— Я в полном порядке, — наконец сказал Ла Бреска.
— Это хорошо, — отозвался Дом.
И снова пауза.
— Ну, если у тебя все… — начал Ла Бреска.
— Собственно говоря, Тони, я тут подумал…
— Что?
— Подумал, не одолжишь ли ты мне пару сотен, пока я не налажу свои дела.
— Что ты надумал?
— Две недели назад я сильно пролетел и пока не налажу…
— Ты всю жизнь налаживаешь, налаживаешь и ничего не можешь наладить, — сказал Ла Бреска.
— Это не так, Тони.
— Ладно, пусть не так. Но у меня нет двух сотен.
— У меня другие сведения, — сказал Дом.
— Правда? Какие же?
— Я слышал, ты собираешься сорвать хороший куш.
— Серьезно? И где ты это услышал?
— В одном месте. Я много где бываю и кое-что слышу.
— На этот раз ты узнал полную чушь.
— Я ведь прошу всего-навсего пару сотен до следующей недели, пока не налажу дела.
— Дом, я уже давно забыл, как выглядят сто долларов.
— Тони…
Дом замолчал, но в его молчании чувствовалась угроза. Браун это сразу заметил и с нетерпением ждал, чем кончится разговор.
— Мне все известно, — сказал Дом. И снова пауза. Браун слышал тяжелое дыхание одного из собеседников.
— Что же тебе известно?
— Насчет вашей операции.
— Что ты имеешь в виду?
— Тони, не заставляй меня говорить об этом по телефону. Вдруг нас подслушивают.
— Вот ты, значит, как?.. — сказал Тони. — Шантажируешь?
— Нет, просто я хочу, чтобы ты одолжил мне пару сотен, вот и все. Мне бы страшно не хотелось, Тони, чтобы ваши планы пошли насмарку. Честное слово!
— Значит, если у нас ничего не выйдет, мы будем знать, чьих это рук дело.
— Тони, если об этом узнал я, значит, об этом знает вся округа. Твое счастье, что легавые еще не пронюхали.
— Легавые даже не подозревают о моем существовании, — сказал Ла Бреска. — Я никогда не рисковал зря.
— Одно дело — риск, другое — удача, — загадочно произнес Дом.
— Не подначивай. Дом, ты хочешь все испортить?
— Боже упаси. Я прошу в долг две сотни — да или нет? Мне надоело торчать в этой чертовой телефонной будке. Да или нет, Тони?
— Сукин сын.
— Это означает да?
— Где мы встретимся? — спросил Ла Бреска.
В шерстяных перчатках на забинтованных руках Карелла снова лежал в проулке в засаде. Он размышлял не столько о двух юных подонках, которые чуть не сожгли его, сколько о Глухом.
Сейчас Карелла выглядел как самый последний ханыга — потрепанная одежда, разбитые ботинки, спутанные волосы, грязное лицо, запах дешевого вина. Но под старой рваной одеждой его рука в перчатке с отрезанным указательным пальцем сжимала револьвер калибра ноль тридцать восемь. Карелла был готов выстрелить в любой момент. На этот раз он никому не позволит застать себя врасплох.
Прикрыв глаза, Карелла внимательно следил за входом в проулок, но мысли его были далеко. Он думал о Глухом. Думать об этом человеке было неприятно. Вспоминались печальные события восьмилетней давности: ослепительная вспышка, ружейный выстрел, адская боль в плече и удар прикладом по голове, после чего он рухнул без сознания. Неприятно было вспоминать, как он болтался между жизнью и смертью и как противник перехитрил их, сыщиков 87-го участка. Талантливый, хладнокровный мерзавец, для которого человеческая жизнь не стоила ни гроша, Глухой, похоже, снова объявился в городе. Он напоминал робота, а Карелла побаивался тех, кто действует точно и бесстрастно, словно по программе, и не способен ни на какие чувства. Мысль о новой схватке с Глухим пугала его не на шутку. Ну, а с этой засадой все было просто. Подонки рано или поздно попадутся, потому что полагают, будто все их жертвы — беззащитные слабаки и, уж конечно, среди них не может быть детектива с револьвером. А когда «пожарников» поймают, он, Карелла, постарается встретиться с Глухим и еще раз померяется силами с высоким блондином со слуховым аппаратом.
Странное совпадение, размышлял Карелла, моя обожаемая жена Тедди тоже глухая. Но, может, Глухой только притворяется глухим и ему это нужно для маскировки? Самым печальным было то, что Глухой считал всех идиотами и олухами. Судя по его поступкам, он в этом не сомневался. И еще одно. Он действовал с такой уверенностью в успехе, что его желания, вопреки здравому смыслу, сбывались. И если в том, что все вокруг сплошные болваны, была хоть доля правды, не лучше ли поскорей заплатить ему, пока он не перестрелял всех отцов города? Он имел наглость предупредить полицию о готовящемся убийстве и сдержал свое слово. Как, черт побери, помешать ему убить еще и еще раз?
Карелла чувствовал себя идиотом, и это было неприятно.
Далеко не все дела службы приводили его в восторг. Ему не нравилось, например, валяться в темном и грязном проулке, отмораживая задницу. И все же он любил свою работу. В ней все было просто и ясно — хорошие против плохих. Он был из команды хороших. И хотя плохие так часто брали верх, что добро начинало казаться чем-то устаревшим, Карелла был по-прежнему убежден: убивать некрасиво, вламываться в чужую квартиру глубокой ночью бестактно, торговать наркотиками глупо. Драки, мошенничество, похищение детей, сутенерство и привычка плевать на тротуар не укрепляют морали и не возвышают душу.