Себастиан сидит у открытого окна, легкий ветерок шевелит его волосы. Себастиан оборачивается и замечает меня, и мои мучительные сомнения в его способности быть романтиком тут же рассеиваются. Его породистое лицо озаряет улыбка. Каждый раз, когда его загадочный синий взгляд обращается на меня, у меня начинается нервная дрожь. Патти справится, утешаю я себя.
Он поднимается мне навстречу. Быстрый поцелуй в щеку, но я уверена, метрдотель заметил, что у нас возникло короткое замыкание. Рука Себастиана почти прожигает шелковый рукав моей блузки. На мне новый костюм, который смотрится как платье, но с его помощью я обхожу стеснительный факт: верхняя и нижняя части моего тела абсолютно разных размеров. Мое тело напоминает детскую игру, в которой на картах изображены разные головы, торсы и ходули. Картами обмениваются до тех пор, пока не соберешь целую картинку, но в процессе игры перед тобой оказывается зубастая голова викария, торс, за который удавился бы даже Джордан, и ноги, которые лучше всего подойдут чиппендельскому креслу.
Вспоминаю эту игру каждый раз, когда отправляюсь за покупками. Заглядываю в зеркало и вижу Орлу Кеннеди из Северного Дублина. С ирландскими чертами лица, веснушками и рыжеватыми волосами, которые свисают, как занавески. Она не дурна собой. Подобно своему брату, она не заметна в толпе. Смешно, что родители-католики гордятся прямодушием своих детей и при этом вбивают им в головы, что следует быть понаглее. И это несколько напрягает. Если у меня спросить, какая черта моего лица самая привлекательная, я не найдусь что ответить. Хотя, если честно, горжусь своим точеным и не выпирающим носом. Возможно, на такой вопрос надо ответить какой-нибудь глупостью вроде «одна другой не лучше». Лиз такие ответы приводят в бешенство.
Глядя на Себастиана, не могу поверить в то, что он тоже может быть неуверен в себе, хотя Лиз говорит, что неуверенность свойственна каждому. Лиз недовольна своими бровями. Которые, если их не щипать неделю, разрастаются, как стойкое многолетнее растение. Если напрячься, то смогу признать — в глубине души я считаю, что Себастиан не уверен в наших отношениях. Иногда он ведет себя бестактно. Непочтительно. Сильно нервничает в момент близости. То есть мы целовались. С языками, как говорят школьники. Даже держались за руки на людях, хотя, если честно, это произошло случайно. Я споткнулась о торчащую брусчатку, и Себастиан протянул руку, чтобы я не упала. И не убирал ее. Целую вечность.
— Детка, ты хорошо выглядишь. — Он улыбается. (Хорошо. Неужели он не заметил алую помаду? Идеально подведенные глаза? Убийственные босоножки на завязках, в которых даже Табита ходить не сможет? Понятно, о чем я? Я неуклюжая.) Затем он медленно скользит по мне взглядом сверху-вниз и обратно, отчего нарастает дрожь во всем теле. Себастиан снова улыбается, подзывает проходящего мимо официанта и заказывает бутылку шабли. — Даже очень хорошо, — повторяет он, откинувшись на спинку кресла.
— Так красиво, — говорю я, глядя из окна на купол Сент-Пола.
— Хотел заказать столик в центре ресторана, но нас все равно посадили сюда. Здесь слишком тихо. Прости, — оправдывается Себастиан, пока официант разливает в бокалы белое сухое вино. — У тебя есть куртка или пиджак, что-нибудь теплое? Может немного похолодать.
— Мне и так хорошо. — Я ненароком кладу свою руку на его. — Не переживай. Все замечательно. К тому же я уверена, что если замерзну, ты одолжишь мне свой пиджак.
— Э-э, конечно. Разумеется. — Себастиан берет бокал и случайно сбрасывает мою руку. — Выпьем.
Чокаемся.
— За памятный вечер, — говорю я многозначительно. Я поклялась не говорить о юбилее до тех пор, пока он не заговорит о нем первым. Поиграем в чудесный отдых.
— Как прошла неделя? — спрашивает Себастиан. Мы не общались все это время, если не считать утреннего разговора, во время которого мы договорились о встрече вечером.
— Несколько необычно, — отвечаю я. — Ко мне заявился мой брат Финн, а мама вся на нервах в Дублине. — Рассказываю о том, что мой брат обратился в буддизм. — Только представь, вчера утром в ванной обнаружился паук, а Финн не давал мне его убрать. Он говорит, что, если посадить семя горчицы, томат ни за что не вырастет.