Черт. Одну за другой я беру три статьи, где пишут о давних слухах про операционные убытки банка «Браунс Блэк». О черной дыре, в которую уходят все деньги банка. Странно, почему эти слухи возникли снова? В каждой статье процитированы слова Табиты о том, что она отказывается комментировать эти голословные утверждения. Провоцируя журналистов додумать самостоятельно или заткнуться. Вздыхаю. Ее воинственный настрой лишь побуждает их найти подтверждение слухам. Я перечитываю статьи снова. Как у этого банка может быть серьезное пресс-бюро, когда три сотрудника этого самого пресс-бюро понятия не имеют, что это за слухи? Если бы Табита сказала Патти о слухах хоть слово, несомненно, Патти бы рассказала мне. Мне же эта ведьма не сказала ни слова. У меня внутри все кипит при мысли о том, что нас держат в неведении, но я тут же вспоминаю, что теперь мне до этого нет никакого дела. Менее чем через час я стану свободной.
Я смотрю на Табиту. Она уже не говорит по телефону, а сидит, откинувшись в эргономичном кресле, и постукивает карандашиком по зубам, словно о чем-то серьезно задумалась. Я делаю глубокий вдох. Пора дать ей настоящую пищу для размышлений.
Стучу в дверь.
— Ну что еще? — спрашивает она, карандашик замер на полпути. — Неужели ты не видишь, что я занята? — Она показывает на стопку бумаг на столе, которые создают иллюзию тяжкой работы. Но я-то знаю, что это лишь бутафория, которую она создает каждую пятницу после обеда, как раз перед тем как отправиться отдыхать.
— У меня к тебе личный разговор, — сдержанно говорю я.
Она смотрит на меня в ужасе. Алые губы скривились в презрительную усмешку.
— Надеюсь, ты не собираешься нести всякую чушь про женскую солидарность? На прошлой неделе по банку прошла памятка о работе с младшим персоналом, но, честно говоря, меня это не волнует. — Она машет рукой, показывая чтобы я вышла из кабинета. — Мне все равно. — Она переключает внимание на коротенький документ на столе, предоставляя мне возможность смотреть на макушку ее безупречно причесанной головы, и добавляет: — Еще слишком рано просить о премии на этот год или определении размера налога.
Какого черта! Я ведь увольняюсь, в конце концов.
— Табита, если бы мне потребовался воспитатель, то могу заверить, без тени сомнения, что тебя бы не было даже в первой сотне списка кандидатов.
— Знаешь что, — она смотрит на меня с негодованием, — могла бы попридержать язычок.
— Нет, Табита, — медленно выговариваю я, — не могла бы. Я устала от твоей стервозности, от твоих вечных насмешек над тем, как я одеваюсь. Я устала от твоей лени, твоего абсолютного нежелания хоть немного помочь в работе, которую выполняем мы с Патти. И вообще я устала от тебя.
Неплохое начало, Орла.
Делаю глубокий вдох, сердце бьется с бешеной скоростью. Свобода уже близка! Ненавидимый мною объект становится красного цвета. Я стою в шести футах от ее стола, но практически чувствую, как она нагревается. Точно так же вскипает скороварка. Во вне возникает мимолетная паника, но вдруг я становлюсь спокойной и невозмутимой. Теперь, что бы она ни сказала, не имеет для меня никакого значения.
— Да как ты смеешь?! — взрывается она, взлетая с кресла. Табита упирается кулаками в стол, приготовившись к схватке. — Как ты смеешь входить в мой кабинет и говорить всю эту гадость? Да кем ты себя возомнила?
— Сотрудником, который собирается подать заявление об уходе, — спокойно отвечаю я.
— Ты не можешь уйти, — резко бросает она, тряся передо мной рукой с алыми ногтями.
— Я уже ушла.
— Не можешь, потому что я тебя увольняю.
— На каком основании? — Я ошеломленно смотрю на нее.
Мгновение она стоит в нерешительности, а затем выкрикивает:
— Неподчинение.
— После чего, Табита, думаю, ты узнаешь о том, что, увольняя сотрудника без официального предупреждения, ты нарушаешь трудовое право.
— Нечего мне тут говорить про трудовое право! — визжит она, ее лоб покрывается мелкими каплями пота. — Какая черная неблагодарность! Я научила тебя всему, что я знаю. Да как ты смеешь вести себя со мной таким образом! Я сейчас вызову охрану, чтобы тебя вышвырнули вон.