— Мне безразлично.
Потом он в зеркальце увидел, как она двумя пальцами притронулась ко лбу и что-то зашептала. Сперва ему почудилось, что она крестится, потом подумал, что она массирует лоб, но для чего тогда эти заклинания?
— Что обозначает этот жест? — спросил Йонас и попробовал повторить игру пальцев на лбу.
Женщина смутилась. Ничего не сказала. Потом она вдруг попросила остановиться. Йонас смотрел, как она вынесла на руках собачку и поставила на землю, потом вылила из полиэтиленовой пленки нечто, что образовалось там за время поездки, отряхнула юбку и стала чистить ее травой. Потом подозвала собачку, на сей раз завернула ее всю в пленку и уселась в машину. Когда тронулись, он снова в зеркальце увидел движение пальцами по лбу.
— И все-таки, что это? — спросил.
— Не знаю, как это объяснить… Когда тебе вдруг тяжело, или неприятность, или страх… что угодно, я делаю вот так, — она двумя пальцами поочередно постучала по лбу. — Это означает: «Рыжая, легче воспринимай!..» или: «К черту всех! Юмора больше!»
— Я понял, — сказал Йонас. — А почему именно сейчас? Что случилось?
— Вот именно, что ничего! — вспыхнула женщина, и доктор подумал, что поначалу не заметил в ней такого темперамента. — Ну, хорошо! Собачка написала на юбку. Юбка будет в пятнах. Машина будет пахнуть псиной. Я буду выглядеть дебилкой и простачкой! Ну и что?! Не жить из-за этого? Нет, нет… Легче, легче, девка, все воспринимай!
Доктор закатился долгим смехом. Потом несколько раз попробовал проделать «легче-легче» на своем лбу,
— Кто тебя научил этому? — спросил сквозь слезы.
— Вы решили называть меня на «ты»? — спросила женщина. — Это очень мило с вашей стороны…
— Прости-те. Это дурная привычка.
— Я ничего не имею против, — сказала женщина. — Только мне показалось, что ваше «ты» такое… немножко сверху. Так мне послышалось.
— Не хотел этого, — сказал доктор. — Так кто вас этому научил все-таки? — Он постучал по лбу. — Мне это решительно нравится.
— Личность одна. В тюрьме, — просто сказала.
— Женщина?
— В нашей камере были одни женщины, — она развела руками.
— Если позволено доктору спросить, но какой статье вы сидели?
Она назвала статью и перечислила параграфы.
— Мне это ни о чем не говорит, — признался он.
— Это за воровство.
— А теперь вы работаете у нас в конторе бухгалтером?
— Кассиром.
Въехали в город. На той стороне реки виднелись старая ратуша и крепость. Он взглянул на заднее сиденье.
— Как зовете этого сукина сына? — спросил и сам сморщился от произнесенной вслух глупости. — Как зовут собачку, я хотел сказать?
— Единственный Мой.
— Разве это имя?
— Если я его так зову, а он откликается, значит, может быть и так… Но это я его так зову. Другие его никак не зовут. Он некрасивый и никому не нужный… Единственный Мой, — сказала нежно.
Собака высунула из-под пленки морду и молча прижалась к ее груди.
Когда они по мосту въезжали в старый город, Йонас спросил:
— Это тяжело?.. Не умею спросить… Тяжело сидеть… в тюрьме?
Теперь она взглянула на него в зеркало. С ее лица исчезла нежность, с которой она приняла прикосновение собаки, и вместо нее появилось выражение, с которым прилежные ученики отвечают нелюбимый предмет.
— Нет судьбы, которую нельзя было бы осилить презрением.
Его удивление она, наверное, приняла за непонимание и членораздельно повторила:
— …которую нельзя было бы победить презрением. Я прочла это в книге в тюремной библиотеке.
— Как вас зовут? — спросил.
— Инга, — сказала.
Потом вдруг ему показалось, она забыла о нем и занялась Своим Единственным.
Они долго провозились в магазине, зато купили те восемь метров, потом он разошелся и накупил еще всякого материала для амбулатории, и она чуть было не купила себе отрез на платье. Но в последний миг воздержалась.
Он попросил, чтоб она показала, куда ей именно надо, и они подъехали к городскому суду.
— А как же с Вашим Единственным? — спросил.
— Он пойдет со мной.
— В суд? Может быть, его лучше запереть в машине?
— Он не останется, — сказала. — У него может разорваться сердце или еще что-нибудь.
Она взяла Единственного на руки и ловким движением руки спрятала его под куртку.
Купил в киоске лезвия. Зашел в химчистку. Девушка нашла его костюмчик и прочла ему вслух рекламацию завода: «Химического характера пятна на пиджаке не могут быть ударны.»
Это уже навсегда, — сказала девушка, заворачивая в бумагу костюм. — Век его уже кончился… Если только в огород его надевать.