Капитан Ермаков рукавом отер глаза, поднялся, хриплым, чужим голосом проговорил: «По машинам!» — и тяжело побрел к своему танку.
7К утру война ненадолго забылась. В воздухе, едва успевшем посвежеть после раскаленного дня, воцарилась неуверенная тишина. Зарева пожаров над степью поблекли. Светлые длинные полотна прожекторов, неслышно метнувшись по небу, падали к горизонту. Легкий ветер пронесся над степью, над дорогами, овеял прохладной волной зазябших часовых у лесных опушек.
Внезапно Николай Ермаков проснулся. Ему почудилось что-то неладное.
Лесок гремел, весь напоенный разноголосым птичьим гомоном. Природа, как и люди, уставшая от войны, выбрала час, чтобы заявить о себе миру. Заливались, перещелкивали, взахлеб радовались какие-то птахи. Звенел ручей. Невдалеке басисто руководила хором кукушка.
Лесной оркестр играл торжественную мелодию жизни, короткого, но уверенного в себе счастья.
Николай с сожалением подумал о том, что ему, городскому жителю, так мало выпадало минут для сближения с этим чудесным, почти незнакомым миром. Он не знает имен певцов, не знает, о чем разговаривают они в этом лесном уголке, отвоеванном ими у войны. Через час или два лесок, уже закодированный на множестве карт, опять станет военным объектом, заполыхает, задымится, затрясется от разрывов. Вокруг сонного глухого разъезда, прилепившегося к леску, все заполыхает, он утратит мирный облик, согнется под тяжелой лапой войны, светленькие домики распадутся, обуглится, почернеет зелено-желтая трава, строгие светлые рельсы скрутятся и встанут дыбом.
Босой, распоясанный, с непокрытой головой, Николай пошел в глубь леса, трогая руками тонкие стволы деревьев, доверчиво протянутые ему навстречу ветви кустов. Наклонясь, он срывал какие-то робкие светло-желтые и блекло-лиловые цветки и жадно вдыхал их едва уловимый аромат. Чувство восторга перед этой открывшейся милой, незнакомой жизнью наполнило все существо юноши дрожью восторга и удивления. Он улыбался, он весь тянулся навстречу незнакомому страстному зову природы.
Вдруг он ошеломленно остановился. А что, если эти минуты в последний раз, что, если пришло прощание — с жизнью, с Родиной, возникшей в образе этого поющего леска?.. Ему дается в последний раз обнять все это и уйти туда, откуда никто не возвращается.
Несколько минут Николай простоял, сраженный этой горькой мыслью, очень похожей на предчувствие. Но лесной оркестр гремел так мощно и призывно, так хорошо было ощущать себя молодым, здоровым, бодрым, что юноша стряхнул минутное оцепенение и снова двинулся вперед. С веток и кустов вспархивали птицы. Лесная мышь, отбежав в сторону, глядела на него без страха. Посвист птиц охватывал быстро идущего человека со всех сторон. Добрый и доверчивый лесок торопился рассказать ему о всех чудесах предрассветного часа, спешил представить своих обитателей и хозяев, требовал внимания, участия и ответной доброты.
В тишину утра ворвался стрекот приближавшегося мотоцикла. Очарование природы мигом исчезло. Капитан бежал по лесу, уже разбуженному войной. Бойцы погромыхивали оружием, котелками, негромко переговаривались, выполняя несложный обряд солдатских сборов.
У опушки, где стояли его машины, комбат увидел своих танкистов. Подбежал, неся портупею и сапоги, Илюшка Наумов, самозабвенно выполнявший обязанности ординарца. Илюшка принес котелок с водой, и танкисты смотрели, как их командир, фыркая, умывается. Одевшись, капитан оглядел всех.
— Нам приказа не было? — спросил он Анциферова.
— Пока нет, товарищ комбат.
На трудных дальних дорогах от Нижне-Донецка до этого безымянного разъезда капитан Ермаков потерял три машины из шести и пятерых своих товарищей танкистов. Но по-прежнему его подразделение в сводках стрелковых частей, которым оно придавалось, именовалось батальоном и получало задачи, которые были по плечу танковому батальону. Таков суровый, но справедливый закон войны: живые должны сражаться и за себя и за погибших.
— Ну что ж, товарищи, война войной, а поесть надо, — весело проговорил комбат. — Пожуем, что бог послал, и закурим.
— А если наоборот? — в тон командиру спросил Демин.
— «Три наряда вне очереди — полы драить».
Это была сакраментальная фраза. Раненный еще в боях за Украину батальонный старшина Соловьев однажды, крепко рассерженный, закричал так на совершившего проступок красноармейца. Соловьева любили и боялись не одни бойцы и сержанты. Он отучил курить перед завтраком весь батальон. Для подчиненных у него хранились специальные противогазы, в которых старшина заставлял бегать «курцов» до седьмого пота, до удушья, пока они не срывали с себя маски. Сам Соловьев, когда-то отчаянный курильщик, перед самой войной женился на молоденькой и хорошенькой фельдшерице Наде, не терпевшей табачного дыма, и долго потом предлагал «следовать моему примеру» — бросать курить. Его предложение стало предметом постоянных шуток. «Следовать примеру» относилось не только к курению, а и к женитьбе… Это было доброе мирное время, ставшее почти легендой. Мало оставалось в бригаде старых танкистов, помнивших гарнизонную жизнь близ литовского городка, историю оловьевской женитьбы накануне войны, знаменитую контратаку их мехкорпуса вечером 22 июня… Николай Ермаков еще юным лейтенантом участвовал на своей «тридцатьчетверке» в приграничных боях; под Москвой и под Орлом он уже командовал танковой ротой, а перед самым отступлением принял батальон.