— Не волнуйтесь за него, — успокаивал Муса-бей. — Софи не так уж плохо живется. — И рассказывал о его дружбе с Гюльбахар-ханым. Все были рады это слышать.
— Муса-бей, — сказал ему Ахмед, — ты прибыл сюда как друг, и я не могу отказать тебе в твоей просьбе. Мы все вернемся в родные края, и я спущусь в беязидскую крепость. Но только один, без коня.
— А зачем конь? — подхватил Муса-бей. — Я уже говорил, что паша хочет видеть тебя одного.
И вот в начале весны горцы возвратились в свои селенья. Ахмед же в сопровождении курдских беев отправился в беязидскую крепость. Паша встретил его достаточно миролюбиво, хотя и с обычной своей насмешливостью и высокомерием.
— Здравствуй, султан Горы. А где же конь?
— Дома, — ответил Ахмед.
— Ты похитил моего коня, — сказал паша, — знаешь, какое наказание за это полагается?
— Я не вор, — гордо отрезал Ахмед. — Конь — это дар небес. Поэтому вернуть его я не могу. Ты ведь и сам родом из наших краев, знаешь обычаи.
— Плевать мне на ваши обычаи! — яростно завопил паша. — Или приведи коня, или я велю отрубить тебе голову. — И приказал своим стражникам: — Посадите его в тюрьму!
Беи, что сопровождали Ахмеда, не решились и рта раскрыть.
— Можешь отрубить мне голову, воля твоя! — крикнул схваченный стражниками Ахмед. — Но коня тебе все равно не видать!
Такого оборота дела Муса-бей не ожидал.
— Ты поступаешь бесчеловечно, паша, — возмутился он. — Бесчеловечно и низко. Я поверил твоему слову, привел Ахмеда, а это, оказывается, коварная западня.
Тут уж паша совсем вышел из себя.
— И этого тоже в тюрьму! — гаркнул он. И набросился на курдских беев: — Так-то вы держите свое обещание? Где мой конь, я вас спрашиваю, где мой конь? Не хватало еще, чтобы какой-то худородный горец одержал верх надо мной, пашой османским! Не потерплю такого бесчестья!
— Ладно. Хоть и трудное это дело, а приведем тебе коня, — пообещали беи.
Слух о том, что произошло во дворце паши, быстро распространился от Вана до Малатьи, от Малатьи до Кавказа, всю Анатолию облетел. Певцы слагали вдохновенные песни об Ахмеде и коне.
Все горцы были возмущены вероломством паши. Негодовал и род милянского бея.
Едва очутившись в темнице, Муса-бей попросил прощения у Ахмеда:
— Не таи на меня обиды! Я ни о чем не догадывался. Не то наотрез отказался бы от такого поручения. Лучше смерть, чем позор.
Софи очень обрадовался Ахмеду. Обнял его, долго целовал. Затем достал свой кавал и начал играть «Гнев Горы». Со слезами на глазах слушали его Ахмед и Муса-бей. Излив свою душу в долгой игре, старик передал кавал Ахмеду. Тот весь кипел от сдерживаемой ярости. Призвав проклятье Горы на головы паши и беев, Ахмед заиграл на кавале. Совсем по-другому запел рожок, не узнать просто. Мелодия вроде бы та же самая — «Гнев Горы», а вот слушаешь — и кажется, будто скалы шатаются, еще миг — и рассыплются на мелкие куски.
Услышала Гюльбахар его игру и, не долго раздумывая, со всех ног кинулась к темнице. Даже и не вспомнила об отцовском запрете. Будь что будет, а она непременно увидит человека, который с таким вдохновением играет на кавале. И увидела. В груди ее жарко заполыхало какое-то новое, еще не изведанное чувство. И гнев против отца, который учинил такую несправедливость.
Присела Гюльбахар у стены да так заслушалась, уж и не помнит, где она. Не скоро очнулась. Но как только очнулась, захотелось ей сделать хоть что-нибудь для узников. И для Софи, и для Ахмеда, и для Мусы-бея, чьим мужеством она восхищалась. Зашла она на дворцовую кухню и вместе с очень любившими ее поварихами приготовила вкусные блюда для узников. Слуги унесли все это в тюрьму.
Узнала об этом ее мать, призвала к себе и говорит:
— Если отец проведает о том, что ты вытворяешь, никого не помилует.
А Гюльбахар и бровью не ведет.
— Ну и пусть! После того как он так опозорил свое имя, мне уже безразлично, что он там еще сделает.
Один за другим тянулись дни. Курдские беи так и не привели коня. И вестей от них никаких не поступало.
Ахмед и Муса-бей по-прежнему томились в темнице. Тайком от паши Гюльбахар посылала им разные лакомства, а то и сама шла хоть издали поглядеть на узников.
Как-то раз, не выдержав, сказала она Софи:
— Я хочу поговорить с Ахмедом. Предупреди его об этом.
Крепко запал ей в душу молодой горец. Да и то сказать — парень хоть куда. Волосы золотые, волнистые. И борода такая же. Глаза голубые, большие и ясные, лицо длинное, узкое: чудится, будто вобрало оно в себя всю боль, всю тоску мира, что-то в нем есть от раненой газели. Смотришь — и кажется, что он в каком-то волшебном сне. Во всей его осанке, в каждом его взгляде было что-то, воспламеняющее кровь, что-то, уводящее в далекий неведомый мир. Гюльбахар мнилось, будто они знают друг дружку чуть не с самого детства. Во всяком случае, давно: познакомились на свадьбе или гулянке. А может быть, это именно он снился ей по ночам — такой родной и близкий!