— Но ведь старший тюремщик не разрешит вам свидеться, — сказал Софи. — Чего доброго еще паше донесет. Тогда мы все пропали.
Его слова, однако, не остановили Гюльбахар. С того дня потеряла она покой. Ночами ворочалась без сна. И все видела перед собой молодого горца. Стоит он перед ней в золотом сиянии, весь улыбкой светится, но в глазах голубых — горе горькое. Тяжкая, видно, выпала ему доля. Может быть, нет у него ни отца, ни матери, ни братьев — никого-никогошеньки! Изболелось, изнылось сердце Гюльбахар. «Надо с ним поговорить, — думает она, — надо поговорить. Может быть, и сыщется лекарство против его хвори. Нелегко ему, бедняге. Да еще в тюрьму угодил!»
Гюльбахар и сама не понимала, что с ней творится. И днем и ночью — все перед ней Ахмед. Наваждение, да и только! Куда ни пойдет, а сердце ее все к тюрьме тащит. Войти туда — дело непростое. Дверь прочная, железная. Тяжелый замок с цепью. Дверной проем выложен из больших нетесаных камней на прочном растворе.
Старшим тюремщиком был Мемо. Паша ему безгранично доверял, любил как родного сына. Отец Мемо был одним из самых верных и отважных воинов Махмуда-хана. Он пал в сражении, когда его сыну было всего лишь два годика. Воспитывался Мемо во дворце, а когда подрос, паша назначил его старшим тюремщиком.
Был он еще молод. Как и отец, отличался мужеством и преданностью: не раздумывая отдал бы жизнь за своего покровителя. Из таких-то людей и подбирают тюремщиков. Ко всему еще он немногоречив. Когда с ним заговаривают, как девица, заливается румянцем. Гюльбахар не могла припомнить, чтобы Мемо хоть раз поглядел ей прямо в глаза. Только увидит ее — весь запылает, губы бледно-лиловые, руки трясутся. Смотрит в землю, ни слова не говорит. Гюльбахар полагала, что это от природной стеснительности.
Все это время она тайно посылала узникам вкусную еду. Не обделяла и Мемо. И каждый раз не забывала ему сказать:
— Своими руками приготовила, брат Мемо! Для тебя старалась.
Гюльбахар лишь дважды или трижды удалось видеть Ахмеда. Да и то благодаря Мемо. Иногда он оставлял дверь тюрьмы открытой, а сам куда-то исчезал. Стоя на каменной лестнице, что вела в глубь темницы, Гюльбахар разговаривала с Софи, а сама так и ловила глазами его молодого друга, который ходил взад и вперед по дну глубокого, словно колодец, подземелья. Он напоминал могучий утес, но поступь у него была легкая, пружинистая. Статный, величавый — настоящий мужчина!
В стенах тюрьмы оставлено было несколько узких, в локоть длиной отверстий: днем сквозь них просачивался неяркий свет.
Тюрьма стояла на самом краю пропасти. Внизу расстилалась беязидская равнина. Оттуда, с караванной дороги, доносился иногда звон колокольцев. Его отголоски долго еще бились об отвесные склоны. Одно такое отверстие было на высоте человеческого роста. Знал об этом весь окрестный народ. И боготворил сирийца, главного строителя дворца и крепости. По слухам, он сам долго томился в заточении, потому и совершил это милосердное дело. Дескать, будь что будет, а я оставлю в стене окошко и сделаю так, чтобы ни один тиран не осмелился его замуровать.
Достроив крепость, сириец уехал. Но, уезжая, оставил первому владельцу такое письмо: «Если кто-нибудь осмелится замуровать эти окна, темница рухнет на его голову. И он сам, и его потомки, и весь его род будут прокляты!»
Ни один паша так и не решился замуровать эти отверстия. Вот почему беязидская темница была воспета во многих дестанах. Кто туда ни попадет, прежде всего возносит молитву главному строителю — Сюлейману-уста.
Зимой ли, летом, мир в этом окошке неузнаваемо преображается. Как-то странно течет, оплывает. Днем по небу летят журавли, гуси, утки и дрофы, ночью — сверкающие звезды. По дорогам проходят караваны. В светлом мерцании покоится река. И кажется, будто вся необъятная, окутанная прозрачной дымкой равнина стремится куда-то вдаль.
Выйдя на свободу, узник тщетно искал эту заколдованную равнину — то в солнечном золоте, то в смоляном мраке, то зеленую, в ярких крапинках цветов, то лиловую или медноцветную, то под сплошным снежным покровом, вечно изменчивую, зыбкую, плывучую, — волшебство в тот же миг рассеивалось.
Софи, Ахмед и Муса-бей поочередно глядели в это окошко. На смену весне шло лето. По утрам над равниной, заслоняя дальние холмы, висело голубое кружево тумана. С приближением дня туман окрашивался в розовый цвет, а затем улетучивался.