Прежде местные деревни состояли исключительно из тростниковых или соломенных хижин. Теперь появились кое-где неплохие оштукатуренные домики. В них есть даже холодильники. Но рядом с ними сохраняются ветхие, покосившиеся, дырявые хижины. И так в каждой деревне. В этих лачугах, как я узнал, проживают безземельные крестьяне. Те, кто работали испольщиками. Ага вышвырнули их после покупки тракторов. В той деревне, где я провел детство, некогда стоял лишь один каменный дом, и тот старый. Теперь почти все отстроили себе приличные жилища. Осталось лишь пять-шесть хижин, где живут безземельные бедняки.
Недавно толпа таких крестьян отправилась в касаба, потребовала, чтобы им выделили участки из государственных земель.
— Мы в безвыходном положении, — сказали они чиновникам. — У нас нет никакой работы. Жить без земли в Чукурове стало невозможно. Все делают машины. Мы даже трактористами не можем работать, потому что все сами водят свои машины. Если дело пойдет так и дальше, мы все помрем с голоду. И нам не на что даже починить наши хижины, вот-вот обрушатся.
По всей огромной Чукурове, где собирают богатейшие урожаи, те, у кого есть своя земля, живут все лучше и лучше, те же, у кого ее нет, впадают в ужасающую нужду.
На берегу реки Саврун я увидел старого крестьянина, прислонившегося к чинаре. Я подошел к нему, мы заговорили.
— Ах, какой же я дурень! Какой же дурень! — твердил он. — Будь у меня хоть немного ума, я купил бы себе земли в прежнее время!
Тракторист
Идти по Чукуровской равнине вечером очень приятно. Ноги погружаются в прохладную пыль. Небо унизано звездной росой. По земле пробегает легкая дрожь. И это тоже приятно.
В былые времена по всей Чукурове слышался громкий скрип колес, ехали арбы. Теперь отовсюду раздается грохот грузовиков и тракторов. С зажженными в темноте фарами они походят — да простит мне Аллах это кощунственное сравнение — на больших светляков. Такой стала Чукурова после 1949 года.
Я не был там целый год. И вот как-то вместе с дядюшкой Хёсюком я направлялся к себе в деревню. Вышли мы еще на закате и шагали не останавливаясь. Мимо нас, таща за собой плуги, проезжали трактора. Дядюшку Хёсюка я знал с давних пор, еще с детства. Уже тогда ему было немало лет. Но при нашей последней встрече я с трудом его узнал. Он стал седой как лунь. Когда-то он был большим весельчаком, потешал всех деревенских ребятишек.
Долгое время мы шли молча. Когда проходили песчаной долинкой, он притронулся к моей руке:
— Ты что все молчишь, племянничек? А ведь тебе есть небось что порассказать. Говорят, в этом Стамбуле столько же минаретов, сколько домов. А ты бывал в казарме Селямие? Говорят, в старое время отец и сын могли прослужить там семь лет, не видя друг друга.
— Нет, не бывал.
Я ждал, когда он заговорит снова, но он упорно молчал, и в конце концов мне пришлось первому нарушить молчание:
— Дядюшка Хёсюк! Ты ведь всегда был такой веселый и разговорчивый. Что с тобой случилось?
Он глубоко вздохнул:
— И не спрашивай. Плохи мои дела. Будь у меня сын, может, я как-нибудь и вывернулся бы. Или будь я сам помоложе. Ты вот человек образованный. Образование — вещь хорошая. Но такие, как ты, и изобрели эту проклятую штуку. С того времени жизнь моя и пошла наперекосяк.
— Что с тобой случилось? Расскажи толком.
— Да ничего не случилось. Просто мне не повезло. С тех пор как появились эти трактора, все пошло прахом. Своего поля у меня нет, стало быть, и жизни никакой. Раньше я батрачил, неплохо зарабатывал. Если дважды в год поработаю на жатве, то и свожу концы с концами.
Мы присели на холмике. Дядюшка Хёсюк показал на равнину.
— Посмотри-ка на эти огни, мой лев, — заговорил он дрожащим голосом. — Вся Чукурова затоплена светом. Эти чертовы штуки просто пожирают землю. С тех пор как они появились, я остался без работы. Пришлось продать лошадей, молотилку. Кое-как год протянул. Потом стало совсем худо. Что-то надо, думаю, делать. Долго умолял ага: «Дай мне хоть какую-нибудь работенку». Он даже слушать меня не хотел. Тогда я отправился в Юрегир. Там нашел себе работу. Какую — только тебе скажу. Не говори нашим деревенским. Так вот, бродил я в тех краях. Вижу: все делают машины. Трактора, комбайны. Одна лишь работа и осталась: управлять этими машинами. Долго ломал я голову, да так и не придумал ничего другого: подошел к хорошему, опытному трактористу и попросил его: «Уста-эфенди, дай мне хоть какое-нибудь дело». Пожалел он мои седины, взял к себе помощником. Пять месяцев: «Вымой двигатель, смени масло. Вымой двигатель, смени масло». Подработал я немного, вернулся к себе в деревню. Но никому не сказал, что был помощником Халиля-уста. Эти деревенские парни похваляются, будто хорошо знают трактор. Куда им до меня!