— Да нет, — недоуменно выцедил я.
— Все спрашивают. Отец умер еще до моего рождения. Мать завела себе хахаля, а меня отдала бабушке. А после смерти бабушки я попал в сиротский приют в Болу. Учился. Однажды получил плохую отметку. Мы с товарищем прокрались в кабинет директора, нашли классный журнал и поправили эту отметку. Так и перешел в следующий класс.
Некоторое время, кусая губы, он размышлял, что бы ему еще добавить, а может, и выдумать, потом заговорил снова:
— Я уже рассказывал вам про своего брата и сестер. Теперь расскажу о том, как я занялся этим делом. Занесло меня в Измир. А там как раз ярмарка. На нее все турецкие карманники собираются. Верховодит у них Пире Мехмед, он среди них вроде шаха. Диярбакырцы про него чудеса рассказывают. С этого и началось. Вы знаете Сами?
— Нет.
— Очень жаль. Парень что надо — добрый, щедрый. Лучший стамбульский вор. Как Пире Мехмед-уста верховодит карманниками, так он верховодит всеми квартирными ворами. Тридцать два раза его ловили. А сколько раз он ускользал — и не сосчитать. Когда я пришел в Стамбул, то сразу же стал искать Сами. А как его найти? Еще неизвестно, в тюрьме он или на воле. И знаете, как Сами попадается? Он очень любит поспать. Когда забирается в квартиру, ходит как кошка, никто не слышит. Сложит все вещи в чемодан и вдруг чувствует, что проголодался. Идет на кухню, набивает себе живот, и тут на него неодолимый сон нападает. Утром его застают спящим в кухне. Сами говорит, если бы не этот сон, он весь Стамбул бы обчистил. Никто и следов бы его не нашел. Да вот шайтан на него сон насылает. У каждого человека есть свое слабое место. И у Сами тоже. Теперь он старается воровать только днем.
С этого дня мы с Кайей подружились. У мальчика была одна особенность: свои неосуществившиеся стремления или такие желания, в которых ему стыдно было признаваться, он приписывал другим. Я его часто расспрашивал о товарищах. Он задумывался, затем, нервно ломая пальцы, начинал рассказывать. Сначала сбивчиво, потом все более связно и красноречиво. Иногда его рассказы — в них он любил восхвалять ловкость рук и смелость своих приятелей — затягивались. Приходилось переносить окончание на другой день. И он снова и снова возвращался к своим родным. Говорил, как они по нему тоскуют. Просто умирают с тоски.
Мне предстояла долгая поездка. В последний раз мы встретились с Кайей на берегу моря. Он играл камешками. Он хорошо выглядел, поправился.
Я сообщил ему о своем предстоящем отъезде, добавив:
— Иншаллах, еще свидимся.
— Иншаллах.
Вернувшись из поездки, я сразу же направился в казино.
— Нет его, ушел, бродяга, — сказал мне уста. — Прихватил с собой две пачки сигарет, сто пятьдесят лир, коробок спичек, еще кое-что по мелочи и ушел. Я обратился в полицию с просьбой разыскать его.
А я-то представлял себе, как принесу магнитофон, запишу все, что говорит Кайя, на пленку.
— Все они неисправимые люди, — ворчал уста. — Корми их птичьим молоком, клади их на шелковую постель, все равно удерут. Пропащие они. Им бы только обирать и раздевать людей да гашиш курить. Ни на что другое они не способны.
Я расспрашивал знакомых ребят, заходил даже в полицейский участок. И все, как сговорившись, твердили мне:
— Пропащие они. Неисправимые. Тут уж ничего не поделаешь.
А я не могу стать на их точку зрения. Само понятие человечности, человеколюбия исключает подобное убеждение. Эту мысль мы, взрослые, сами внушили ребятам. Они только повторяют вслед за нами: «Мы пропащие. Неисправимые».
Вот уже много дней, как я ищу Кайю. Мне не совсем понятна причина его побега. Почему он оставил уста, которого любил как отца, да еще унес сто пятьдесят лир и две пачки сигарет? Только бы отыскать Кайю! Уж он-то мне расскажет, в чем дело.
Те ребята, которых я о нем расспрашивал, говорили разное. Но я твердо убежден, что за Кайей нет никакой вины. Обстоятельства сложились не в его пользу, и, однако, повторяю, я убежден в его невиновности.