Чуть поодаль от группы батраков остановился зеленщик со своим навьюченным ишаком. Весь свежий, румяный, сразу видно: из Даренде родом. А как важно держится, сукин сын!
— Недотепы! — разоряется тем временем Хаджы. — Вон сколько травы оставляете! Вместо сорняков хлопчатник тяпаете. А хозяин мной недоволен, чихвостит почем зря. Но вам-то что? Не вы — Хаджы плохой. Вам лишь бы перекуры устраивать!
Старшой кричит, крестьяне, повесив головы, безмолвно слушают. Вдруг ишак Хаджы как заревет, за ним следом — ишак зеленщика. Ослы надрывно вопят, крестьяне хохочут. Хаджы ошалел. Лицо побагровело, честит всех подряд, да только без толку. Туда кинется, сюда, сам не знает, что делать. Не нашел ничего лучше, как злость сорвать на собственном ишаке. Колотит его почем зря, словно и не божья тварь это. А крестьяне вдвое против прежнего развеселились.
Тут уж Хаджы набросился на них:
— Увидите, Аллах покарает всех вас, нечестивцев! И тебя первую, Чернявая, шлюха ты этакая!
Вены у него вздулись на багровой шее.
— Эй ты, — огрызнулась Айше, — над тобой даже ишаки смеются.
— Это ты, гадина, батраков накручиваешь. Подговариваешь раньше положенного перекур устраивать.
Чернявая Айше выпрямилась:
— У надсмотрщика часы должны быть!
— Должны быть!
— А нам откуда время знать?
— Да, откуда?
Оказалось, что Хаджы сам же и виноват.
Дарендеец слушает перепалку из-за часов, а у самого вдруг глазки так и засверкали. Рука сама собою потянулась в карман, где лежали огромные часы. Они, пожалуй, уж добрых три года как не работали. Три года дарендеец искал простофилю, которому можно было бы сбыть это барахло. Если их как следует тряхнуть, они заработают, минут пять походят, потом опять замрут, как мельница без воды. Встряхнув часы рукой в кармане, он вытащил их и на ладони протянул ближайшему батраку.
— Вот, пожалуйста, — говорит, — есть у меня часы на продажу. Еще моего отца подарок.
— Эй, поглядите! У дарендейца часы на продажу!
— Часы на продажу!
— Часы!
Хаджы тотчас унюхал, в чем дело, подкатился к торговцу, потянулся за диковиной. Ишь ты, тяжеленные. А Хаджы уже давно слышал, будто часы, чем тяжелей, тем ценнее. Присмотрелся. Лежат себе на ладони, величиной с небольшую черепашку. К уху приложил. Внутри громко тикает. У Хаджы в голове пронеслось: «Понимать время по часам научусь у деревенского писаря. Невелика премудрость, дня за два осилю. Писарь в этом деле дока».
Дарендеец вдруг выхватил у него из рук часы, изо всех сил потряс в воздухе, вернул.
— Видишь, как работают? Не часы — мотор! Ну-ка приложи к уху. Как следует приложи. Думаешь, есть вторые такие во всей Турции? Хай, хозяин, хай! Удивляюсь на тебя. Это память об отце. В мыслях не держал продавать такие часы, если бы не нужда в деньгах. Где их тут раздобудешь, в чужой стороне-то. И за миллион не продал бы. Вот.
Он снова потряс часы. Изо всех сил трясет, а сам приговаривает:
— Смотрите, народ! Видели где-нибудь такие часы? Работают как мотор. Совсем как «Оливер Килитрак». Послушайте только, как стучат. А на вес какие тяжелые!
По очереди каждому из поденщиков дал послушать часы.
— Ей-богу, — в один голос сказали крестьяне, — не видели таких часов.
— Не часы — мотор.
— Настоящий мотор.
— Настоящий.
— А громко-то как!
Дарендеец изо всех сил потряс часы, протянул Хаджы.
— Часы что надо, — степенно сказал Хаджы. — Сколько за них просишь?
Дарендеец:
— Не часы — мотор. Хаджы:
— Какая цена? Дарендеец:
— Подарок отца. Хаджы:
— И все-таки не лошадь же, не верблюд. Дарендеец:
— Серый ишак — подходящая цена. Хаджы:
— Нет, по мне, так ишак дороже лошади и верблюда. Чернявая Айше:
— И дороже жены. Для этого нечестивца главное — деньги. Дарендеец выхватил часы у Хаджы, с силой потряс:
— Подарок отца.
Мгновенно созрело решение у Хаджы. Взял обратно часы у дарендейца.
— Ну, по рукам! Будем считать, серый ишак — твой, часы — мои.
Дарендеец:
— Да принесет тебе удачу эта покупка! — Схватил часы, потряс. — Совсем как мотор.
Вскочил верхом на ишака, в мгновенье ока скрылся за ближайшим холмом. А Хаджы вне себя от радости. Вертит в руках свое приобретение, и так и этак разглядывает, к уху подносит. Потом вспомнил присказку: «От радости, что ребенок родился, не оторви ему ноги». Спрятал часы в карман и важно так поденщикам:
— Это что! Бывали у меня и получше. Тоже работали как мотор. Украли их только. М-да…
— Пусть покупка принесет тебе удачу, — сказали батраки, — носи на здоровье. Теперь мы сможем вовремя перерыв устраивать, вовремя к работе приступать.
— То-то же, — отозвался Хаджы.
Вдруг он ощутил, что ему не хватает чего-то привычного. Обшарил карманы, все вроде на месте, потом вспомнил: нет больше серого ишака. Сердце оборвалось в груди. Ушел серый красавец! Не воротишь. Руку в карман сунул, утешил себя: «Зато часы, как мотор». Поборол искушение вытащить часы, полюбоваться ими. «От радости, что ребенок родился…»
Он подошел к батракам.
— Эх, вот раньше у меня были часы! — сказал. — Ну да ничего, эти тоже сойдут. Как мотор работают.
Вдруг его осенило: неспешно извлек часы из кармана, долго всматривался в них, потом как гаркнет:
— Ну-ка живей! Давно пора за работу. Уже час прошел. Живо, живо!
Поденщики хорошо отдохнули, поэтому с охотой откликнулись:
— Вот это другое дело, по часам-то. Пусть этот дарендеец не ведает горя!
Хаджы поднес часы к правому уху. Сердце вмиг биться перестало, кровь в жилах застыла. Помертвел. К левому уху поднес. Опять к правому. Некоторое время часы, словно челнок, от одного уха к другому сновали, Хаджы обессиленно уронил руки. Батраки видят, что-то не то со старшим, участливо спрашивают:
— Что приключилось, Хаджы?
Пришлось взять себя в руки. Попробуй только скажи — засмеют!
— Ничего, — выдавил из себя.
А в голове одна мысль стучит: «Ишак-то мой стоил серебряной цепочки». Вскоре, однако, Хаджы успокоил себя: «Когда он мне продал часы, они, как мотор, стучали. Но я, темный человек, никогда часов в руках не держал, вот и испортил тонкую вещь. Стыд-то какой! Взял и испортил часы, которые работали, как трактор. Завтра, не откладывая, поеду в касаба, починю».
Всю ночь глаз не сомкнул. Ел себя поедом: «Разве такую прекрасную вещь можно доверять неучу? Э-э-э-эх, какие часы были, какие часы! Тарахтели, как «Оливер Килитрак» в пятьдесят лошадиных сил. А я, только в руки взял, сразу испортил».
Часовой мастер оказался немолодым, суровым, глаза недобро смотрят из-под нависших бахромчатых бровей.
— Вот, — выдавил из себя Хаджы. — Только вчера отдал ишака. И какого ишака! Лучше любого коня! Когда купил, работали, как мотор. Только в руки взял — испортились.
Часовщик надел на глаз лупу. Открыл крышку. Заглянул внутрь — и вдруг накинулся на Хаджы:
— Ты что, смеешься надо мной, прохвост?! Здесь половины деталей не хватает! Отдал, говоришь, доброго ишака?
Хаджы чуть не плачет:
— Да, серого своего отдал, чудесного ишака — что твоя лошадь. О-о-о-отдал!
Часовщик швырнул часы на стойку:
— Некогда мне с тобой язык чесать. Иди, откуда пришел!
Хаджы собственным ушам не верит. Потопал к другому часовому мастеру. Тот был полюбезней, но слово в слово подтвердил: часы ремонту не подлежат. По пути домой, окончательно потеряв надежду, Хаджы не переставал себя грызть: «Когда этот парень из Даренде продавал мне часы, они стучали не тише, чем «Оливер» в пятьдесят лошадиных сил. Если бы и впрямь не хватало половины деталей, разве работали бы они так? Никогда. Оба часовщика ничего не смыслят в своем деле. Я тоже хорош! Такую вещь взял в руки — и поломал. Ну, ничего, мы еще посмотрим…»