— Послушай, мальчик, иногда мне и впрямь кажется, будто одним из твоих родителей был бык. Ты сам суешь голову в ярмо, а потом обиженно мычишь, когда оно начинает натирать шею. Ты действительно хочешь, чтобы трезенец унес ноги подобру-поздорову и прихватил с собой твою сестренку в качестве сувенира? Тогда будь готов к тому, что тебе на голову посыплются камни, и хорошо, если ты отделаешься синяками и шишками. Иди-ка к себе и ложись спать. Мне надо подумать, а ты сейчас мне в этом не помощник.
Возвращаясь назад привычными до оскомины коридорами, я размышлял о том, что Тесея нужно оторвать от Ариадны любым способом. Во-первых, ему понадобятся силы, которые он сейчас расходует на служение Афродите (ненавижу суку!). А во-вторых, если ничего не выйдет, то сестренке будет не так больно… может быть.
Я ничего не сказал Дедалу о причинах своей бессонницы. Пророческие сны накинулись на меня с удвоенной силой, как оголодавшая стая бродячих собак, и каждый раз, ложась в постель, я боялся услышать тусклый шепот, идущий со всех сторон: «Только тот, кто сумеет зажечь огонь любви в твоем сердце, не пострадает от проклятия, а ты умрешь от его руки… умреш-ш-шь… умреш-ш-шь…»
Эписодий 3.
Мы сидим прямо на земле, привалившись спинами к жертвеннику. Поза не слишком удобная, но тебе, похоже, все равно, а я… просто держу тебя за руку и время от времени стискиваю пальцы покрепче, чтобы удостовериться, что рядом со мной именно ты, а не бесплотная тень с берегов Ахерона. Сколько еще песчинок упадет с ладони Крона до того момента, как от тебя снова останется только смутное воспоминание? Сколько бы ни было — все равно этого мало, мало, мало! Ты молчишь и улыбаешься, эта улыбка раздирает мне грудь острыми крючьями, и я говорю, не переставая, чтобы хоть как-то отвлечься от проклятой боли. Меня не в силах остановить даже мысль о том, что ты забудешь все рассказанные истории, когда спустишься назад в багровый мрак Аида.
Я вспоминаю, как, вернувшись, наконец, в Афины, я начал метаться по Аттике словно раненый зверь по клетке. Мне казалось, погребальные обряды в честь отца каменной дверью толоса встали между мной и моим прошлым. Я потерял все, что было мне дорого, я потерял даже себя самого. Наивная пылкость и жизнерадостность, из-за которых ты подшучивал надо мной, ушли водой в песок. Холодный и расчетливый государственный муж проводил объединение общин, устанавливал законы, убеждал непокорных, убивал врагов — исключительно из соображений пользы для Афин. Народ требовал демократии — я ввел конституцию и отрекся от трона. Какая разница, как именоваться, если должности военачальника и главного крючкотвора-законника все равно остались за мной? Народ требовал зрелищ — я учредил Истмийские игры, назначив Посейдона их божественным покровителем. Народ требовал хлеба — я объявил земледельцев-геоморов опорой государства и начал чеканить деньги. Нет, не такие, как ваши «шкуры», которые и вдвоем не поднимешь, а ближе к финикийским сиклям. Только на их монетах изображен бог, а на моих — бык. Тебе смешно, Астерий?
Я потащился вместе с Гераклом под Фемискиру, столицу амазонок. Дочурке микенского ванакта страсть как захотелось заполучить пояс Ипполиты, который, якобы, давал его носительнице право повелевать всеми воинственными девами, а Эврисфею было все равно, куда отсылать героя — лишь бы подальше. Нам пришлось драться с женщинами из-за полоски кожи с несколькими драгоценными камнями, ты представляешь? В конце концов Гераклу достался пояс, а мне — Антиопа, советница царицы. Да я и не возражал. Антиопа так Антиопа, какая разница.
Знаешь, она ведь была красавица. Золотые косы до колен, очень белая кожа и глаза синие, почти как у… впрочем, неважно. Гордая амазонка влюбилась в правителя Афин Тесея и родила ему сына Ипполита. Афродита, должно быть, наслаждалась своей шуткой — все женщины, насильно увезенные из родного дома, падали к моим ногам спелыми яблоками. Я говорил тебе, что не люблю яблоки? Антиопа погибла через несколько лет, в бою, когда амазонки пытались взять Афины приступом.
Потом — дикая история с Федрой. Помнишь свою младшую сестренку? Она, конечно, была еще слишком мала, когда ты… Ну, в общем, Девкалион, став царем Крита вместо твоего отца, предложил Афинам союз, который следовало скрепить свадьбой. Конечно, я согласился — это было в интересах государства. Ипполита, по просьбе деда, я отправил к нему в Трезены, подальше от мачехи. Мальчик был хорош, как Адонис — весь в мать. Мне кажется, Питфей предчувствовал беду, только отвести ее все равно не удалось. Не смотри на меня с таким упреком! Да, ты рассказывал о проклятии этой пеннорожденной стервы, но я посчитал себя в безопасности — ведь мы с твоей сестрой не любили друг друга. Кто же знал, что Федра, отправившись с визитом к Питфею, влюбится в пасынка до умопомрачения? Ну, и когда тот приехал на Панафинейские игры, попыталась забраться к нему в постель. После отказа мальчишки она не нашла ничего лучшего, чем повеситься на дверях собственной спальни, оставив дикую записку, где обвиняла Ипполита во всех грехах, которые сумела придумать. Я сразу отослал парня обратно к деду. В городе шептались, будто я его проклял, только мне было плевать — через годик-другой эта история покрылась бы пылью, а потом и вовсе забылась, но… Случайность — нелепая, дикая: просто гроза, узкая тропинка над морем, высокие волны. Кони понесли, и он не смог их удержать, понимаешь? Я немедленно бросился в Трезены, когда от Питфея прибыл гонец, но погребальный костер уже прогорел, и мне остался только пепел. На деда было страшно смотреть, он меня поначалу и видеть не хотел, кричал, что это я виноват в гибели мальчика. На следующий же день на базаре шептались, будто я выпросил у Посейдона смерть Ипполита, потому что поверил записке жены. А я… я…
Твоя рука тянется к моей щеке и вытирает… слезу? Может, это просто вода капает с потолка пещеры? Но ты обнимаешь меня за плечи, а я наконец-то утыкаюсь носом тебе в грудь и даю волю рыданиям, которые недостойны взрослого сорокалетнего мужика, правителя и героя, но вполне простительны семнадцатилетнему юнцу, которым я сейчас себя ощущаю.
Строфа третья. Тесей
Меня качает на ладонях утро, и мир затянут розовым туманом, и горькие полуденные травы мне аромат вливают прямо в душу, морскою солью выбелено небо над кудрями седого океана, и только ты…
Харонова задница!!! Водопад, внезапно обрушившийся на меня сверху, был таким холодным, что на миг перехватило дыхание, и вся мечтательная чепуха тут же вылетела из головы. Должно быть, смыло. Фыркая и отплевываясь, я вскакиваю со скамьи, на которой тихо и мирно лежал до этого вопиющего, бессовестного… стоп, как это лежал?! Я же завтракать собирался? Передумал, значит.
Повернувшись к неведомому доброхоту, я хотел было как следует поблагодарить его за заботу обо мне, но поперхнулся готовой к употреблению фразой. Теперь мне понятно, почему молодые воины боятся Астерия как огня. Вам случалось попадать в шторм в открытом море? Когда небо и вода смешиваются в одно целое в черном кипящем котле, когда молнии со всех сторон прошивают мироздание раскаленными стрелами, когда рев ветра заглушает не слова — мысли — и вбивает твое собственное дыхание тебе же в глотку? Так вот, я бы согласился сейчас оказаться посреди этого буйства в маленькой двадцативесельной скорлупке, только бы не смотреть Астерию в глаза.