Юлия Набокова
Легенда Лукоморья
ПРОЛОГ
Баба-яга оказалась страшной, злобной и негостеприимной старухой. Накормила его подгоревшими пирогами, напоила водянистым квасом – полнейшая гадость! Попарить его в баньке так и вовсе отказалась, старая ведьма! В кои-то веки заехал в ее края настоящий царевич – с виду пригожий, сердцем добрый, удалью не обделенный. Нет чтобы расстараться для дорогого гостя, подарков волшебных надарить, судьбу славную предсказать. А старуха знай только горелые пирожки с крапивой подкладывает да намекает, что темнеет за окном да устала она за день. Он тоже – и так и этак, мол, холодно в лесу, притомился путешествовать, пусти, бабушка, на ночлег. А старуха знай его к сеням подталкивает, мол, пора бы уже и честь знать, добрый молодец!
Иван-царевич и сам не понял, как во дворе очутился. Только ступеньки из-под его ног исчезли, а сапожки красные сафьяновые в пыль провалились. Бабкина избушка все ставенки разом захлопнула и повернулась к нему, царевичу, задом. К нему, к царевичу! Совсем распоясалась бабка.
– Да, времена нынче не те, как когда мой дед к Яге хаживал, – вздохнул царевич и разочарованно добавил. – И Яга, видать, совсем не та…
А может быть, и солгал дед ради красного словца. Ведь Соловей-разбойник и Серый волк тоже оказались не похожими на героев дедовских рассказов. Вот только Змей Горыныч – тот не разочаровал. Злодей, каких редко встретишь.
Горько вздыхая о своем, молодецком, царевич подозвал коня и ускакал восвояси.
Баба-яга, наблюдавшая за ним сквозь щелку в ставнях, рассеянно погладила черного кота.
– Довольна твоя душенька? – Кот сощурил искрящиеся зеленые глаза. – Твою доброту царевич вовек не забудет. Это надо же – пирожки с крапивой! Квас, болотной водой разбавленный. Хорошо хоть поганки не додумалась к столу подать.
– Как дураком был, когда ко мне сватался, так дураком и остался, – буркнула Баба-яга.
– Не пойму, за что ты на него гневаешься, – заметил кот. – Ты ведь сама ему отказала.
– Отказала… – эхом отозвалась Баба-яга, задумавшись о своем.
– Потому что дурой была, – ехидно вставил кот.
– Между прочим, меня все Премудрой величали! – вскинулась Баба-яга.
– Подлизывались, – хмыкнул кот. – Кто тебе еще правду кроме меня скажет?
– Знаешь, Варфоломей, иногда лучше мурлыкать, чем говорить, – сердито отозвалась Яга, плотно запирая ставни и отходя от окна.
Кот не сводил с хозяйки глаз – начиналось самое любопытное ежевечернее волшебство.
Вот старушка переместилась к бочке с водой и, наклонившись над ней, принялась колдовать. Выпростала руку из грязных лохмотьев и, подцепив кожу у запястья, словно варежку, стащила с ладони морщинистую рябую кожу, похожую на отрубленную куриную лапу – с узловатыми пальцами и крючковатыми желтыми когтями. Полюбовалась белой узкой ладонью с короткими розовыми ноготками и завернула жуткие кожаные варежки в серую тряпицу, припрятав ее в сундук с травами. Затем вернулась к бочке и продолжила ворожить: потянула за желтый выпирающий клык и сплюнула его в ладонь. Стоило клыку покинуть свое место, как чудесным образом изменились и крупные, неровные зубы – стали уменьшаться на глазах. Любой лукоморец испытал бы шок при виде произошедших метаморфоз: квадратные щеки Бабы-яги округлились, высокие скулы придали ее морщинистому лицу миловидность, серые губы растянулись, обнажив белые, словно жемчуг, зубы. Аккуратно уложив клык в березовый туесок и поставив его на полку среди заготовок с вареньями и соленьями, бабулька вернулась к ведру и поскребла подбородок, густо усеянный седыми щетинками. И – вот диво! – на кончиках пальцев, ставших липкими, встопорщились волоски, а подбородок старушки словно макнули в сок молодильных яблок: кожа сделалась гладкой и белой, так что теперь он светлым пятнышком выделялся на потемневшем от старости лице.
На этом Баба-яга не остановилась. Она потерла жесткие и кустистые седые брови и содрала их со лба, обнажив тонкие дуги светлых бровей. Затем осторожно надавила пальцем на зрачок, обмакнула его в кружку с налитой водицей и повторила те же действия со вторым глазом. Большой черный кот с недовольством покосился на хозяйку и стукнул хвостом по лавке, выражая свое неодобрение. Разве положено Бабе-яге иметь такие молодые сияющие васильковые глаза? Прежние, желтые, с хищным блеском, были куда предпочтительней! Накрыв кружку крышечкой и прибрав ее на полку, Яга вернулась к бочке, зачерпнула горсть воды, стерла с щек борозды морщин и неровности, помолодев на добрую сотню лет.
Развязала платок, обнажив всклокоченную шевелюру. Провела ногтем у края волос и сняла похожий на паклю парик, затем выпустила наружу толстую пшенично-русую косу, доставшую до пояса, и расхохоталась:
– Кажется, все! Или нет?
Баба-яга, обернувшаяся красной девицей, придирчиво склонилась над бочкой и недовольно пробурчала:
– Вот ведь липучая, мерзость! – Она надавила ногтем на серую бородавку на носу и сковырнула ее, обнажив чистую розовую кожу. – Теперь все!
С поверхности воды на нее смотрела хорошенькая ясноглазая девушка лет двадцати. Красавица, разве что немного бледная.
– Вот вам и Баба-яга! – Девушка показала язык своему изображению и поспешила закончить метаморфозу: сбросила ворох серых лохмотьев, оставшись в чистой белой сорочке и лаптях.
Затем подскочила к сундуку с большим навесным замком и загремела ключом. Кот отвел глаза – ох что сейчас будет! Хозяйка склонилась над сундуком и ахнула:
– Мой сарафан!
Варфоломей удовлетворенно сощурился. Пусть ему сейчас достанется, и хозяюшка рассердится, но лучше стерпеть ее немилость, чем остаться одному-одинешеньку в дремучем лесу.
Однако девушка гневаться не стала, а продолжила перебирать тряпье в сундуке, бормоча себе под нос:
– Это мне не пригодится… А вот это – в самый раз! Это нет… А вот это беру! Лучше не придумаешь!
Наконец она окликнула кота:
– Варфоломеюшка, я собралась!
Кот открыл глаза и потрясенно вякнул.
Перед ним стояло огородное пугало, отдаленно напоминающее деревенского дурачка Антипку, частенько захаживавшего в избу Бабы-яги. Рубаха навыпуск, широкие штаны, на голове – воронье гнездо, только глаза на удивление ясные и разумные.
– Ну и чучело ты! – не выдержал кот. – Ягой и то краше была.
– Наконец-то голос подал, – обрадовалась девушка. – А то я уж думала, до моего ухода словечком не обмолвишься.
– Ты же знаешь, я этого не одобряю, – мяукнул кот. – А вдруг случится что?
– Да что со мной случиться-то может? – отмахнулась девушка. – Одним глазком на родителей да сестер во время ярмарки взгляну и обратно вернусь. Ведь знаешь, как по ним истосковалась, сердешным.
– А вдруг признают? – нахмурился кот.
– В таком виде? – Девушка расхохоталась. – Да я еще щеки сажей измажу – вовек родная матушка не признает.
– А голос, Василиса? – не сдавался кот.
– Ни словечка не произнесу, – поклялась девушка. – Я решила немого дурачка изображать. Ведь у меня получится?
– Дурачка-то? Вполне! – ехидно отозвался Варфоломей.
– Ну Варфоломеюшка, – она остановилась в сенях, – давай прощаться.
– На ночь глядя, – проворчал кот. – Дождалась зари хотя бы.
– Ты же знаешь, с самой зорьки посетителей полна избушка, – возразила она, – да и вдруг заметит кто? Нет, надо сейчас идти. Поздней ночью никто в избушку Бабы-яги не отважится сунуться, и я незаметно до дороги доберусь.
– Ночь-полночь, – неодобрительно буркнул кот. – Вдруг обидит кто?
– Да кому дурачок немой помешает? – засмеялась Василиса. – Да и Баба-яга себя в обиду не даст, ты не думай!
Проводив хозяйку до крыльца, Варфоломей еще долго смотрел ей вслед, пока мешковатый силуэт не исчез между сосенок. Он сделал все возможное, чтобы удержать Василису в избушке: стращал, умолял, валялся в ногах, обижался и перестал с ней разговаривать. До последнего мига он был уверен, что Василиса откажется от своей затеи. У него был солидный козырь: нарядный сарафан Василисы, в котором она сбежала из дома в избушку Бабы-яги, пришел в полную негодность после того, как кот хорошенько прошелся по нему острыми коготками. А другой пристойной одежды у хозяйки не было – не пойдет же она в город в той ветоши, которую носит Баба-яга. Но девушка нашла другой выход и теперь стремительно удалялась от избушки в неизвестность. Значит, не в его силах противиться судьбе. Значит, надо готовиться к появлению новой хозяйки…