"Сучка, сучка, чистеньная сучка", — доносились сквозь сон и бред голоса?, и я очнулся, пытаясь понять, кто я и где нахожусь. Тело не слушалось, мышцы выкручивало, будто меня целиком прокручивали через мясорубку. Голоса становились всё громче, и я понял, что если они не прекратят, я сдохну от разрывающей голову боли. Она пульсировала под сводами черепа, отнимала последние силы. Рывком, на последних остатках воли и чистом упрямстве, я стащил себя с кровати и побрёл на звук, наступая на что-то голыми пятками. А и чёрт с ним, главное заставить орущих заткнуться.
Открыл дверь, и слабый свет больно ударил по глазам, ставшим ещё чувствительнее из-за болезни. Зажмурился, поморгал, приходя в себя, свыкаясь с немеркнувшим светилом слабой коридорной лампочки. Их никогда не гасили, лишь приглашали на ночь, чтобы воспитателям проще было застукать на горячем тех, кто решит ночью шастать за отведёнными государством дверьми.
Я шёл на звуки и совсем не ощущал своего тела, будто парил над грязным полом. В голове плыли мысли, ещё не выжженные горячкой, и пытался отогнать их, потому что не думать ни о чём — почти мечта.
— Плачь, плачь! — скандировали знакомые голоса, а я вышел в широкий холл, где стоял давно испустивший дух старый телевизор.
Я видел лишь спины, напряжённые и прямые, и зажатые в руках палки и железные пруты. Здесь были почти все, и я тогда понял, что ненависть и страх — лучший клей, способный скрепить между собой ни одну душу.
Состайники выстроились в круг, с каждым выкриком и гневным плевком становящимся всё у?же. Я не знал точно, кого они загнали внутрь, но чувствовал, что это Маргаритка. Больше просто некого.
Не помню и до сих пор удивляюсь, где силы нашёл. От злости и застилающей глаза ярости во мне всегда открываются резервные силы, превращая меня в кого-то другого — более сильного и ловкого. За два шага преодолел расстояние до стоящих плечом к плечу состайников. Ухватил за шкирку мелкого пацана — так и не вспомнил, кого именно, — а он противно завизжал. Может, то девчонка была? Да и чёрт с ним, хоть Папа Римский, да и неважно это через столько-то лет.
Ступил в круг, а толпа затихла, и лишь тихий шёпот пронёсся, растворяясь в спёртом воздухе помещения без окон.
Маргаритка сидела на заднице в центре круга, зажав под мышкой плюшевого медведя с оторванным ухом, а глаза огромные, дикие. Она не плакала, и на щеках горел лихорадочный румянец. Не плакала, не молила о пощаде, лишь мелко дрожала, будто через неё ток пропустили.
Ведь мелкая ещё совсем. Сколько ей было? Двенадцать? Но силы духа в этом худеньком тельце — на десятерых мужиков хватило бы.
Уважение для меня — гораздо важнее любви и пылкой страсти, так уж создан. В тот момент, не увидев в глазах ожидаемых слёз, не слыша криков и истерических воплей, я Маргаритку зауважал.
Я протянул руку, особенно не отдавая себе отчёт в том, что делаю, а она приняла, не задумываясь.
Я бросил на Марго быстрый взгляд, а она поймала его, ухватилась за медведя сильнее и слабо улыбнулась. Чёрт возьми, её загнали в центр позорного круга возмездия, толкнули так, что упала, ударилась, наверное, нацелили палки и железные прутья, а она улыбалась, хоть и тряслась, бледнела и чуть покачивалась, но улыбалась!
И я понял в тот момент, что сделаю для этой мелкой всё. Всё, что смогу. И сделал.
Это стоило мне несколько лет жизни, но я не жалею. Собственно, не умею жалеть о содеянном.
Когда выныриваю из воспоминаний, Маргаритки рядом нет. Промаргиваюсь, потираю глаза и допиваю виски, кажущийся вдруг противным, мерзким. Нужно валить отсюда, не оглядываясь, потому что ничего хорошего из этого не выйдет. Сколько лет прошло? Страшно вспомнить. Нас с Маргариткой уже ничего не связывает, а я уже давно не тот рыцарь и защитник, таскавший за пазухой бутерброды для маленькой девочки. Тот Карл давно сгинул под гнётом грехов и неверных решений.
Отодвигаю пустой стакан, поднимаюсь на ноги, застёгиваю куртку. Движения машинальные, и я почти не задумываюсь над тем, что собираюсь сделать. Одно только знаю: нужно уходить, а иначе увязну в иллюзорном мире, в котором что-то ещё можно изменить. Нет уж, Маргаритка совсем не знает меня, и показывать ей себя, настоящего, желания не имею. Пусть помнит меня другим.