Ладно, пока что мне точно не до этого. Просто Карл снова молчит, собирается с мыслями, а в моей голове сама собой всякая ненужная ерунда всплывает. Это всё нервы, которые кто-то будто бы на железный кулак наматывает. И будет ли когда-нибудь этому предел? Когда закончится эта жуткая в своём гипертрофированном идиотизме ситуация? Знаю, что в любом, даже самом непроглядном, мраке рано или поздно зажигается яркий свет. Но до этого ещё дожить нужно и не свихнуться по пути к счастью.
Пока Карл разглядывает мир сквозь призму налитого в стакан коньяка, набираю сообщение сыну. Всего лишь несколько коротких слов, почти ничего существенного, но от ответа зависит мой покой на ближайшее время.
«У тебя всё нормально?»
Ответ приходит почти сразу, словно Миша не выпускает аппарат из рук. Впрочем, ничего удивительного.
“Каким бы странным это ни казалось, но очень даже неплохо», — гласит ответное сообщение, а я улыбаюсь так широко, что скулы болят.
«Отлично! Если что-то будет не так, звони. Я на связи».
«Ок».
Убираю телефон в карман и ловлю заинтересованный взгляд Карла.
— Миша, — лишь говорю, а Ворон улыбается и делает большой глоток коньяка. — Слушай, а у тебя здесь курить можно?
— А кто имеет право запретить? — усмехается и достаёт из ящика стола пачку тонких сигарет. Моих любимых! Когда перевожу на Карла удивлённый взгляд, он пожимает плечами, но в глазах хитрые черти устроили адские пляски. — Сам не знаю, зачем купил. Скучал, наверное. После нашей первой встречи.
Всё у него вот так. Просто произносит несколько слов, короткую фразу, но в ней столько всего вложено, что каждый раз у меня земля из-под ног уходит. Не упасть бы, не разбиться бы.
— Итак… с чего бы начать-то? — говорит, ни к кому особенно не обращаясь, а взгляд в глубину души обращён.
— Можно с самого начала.
— Если с самого начала, у нас времени не хватит, да и не умею я рассказы долгие вести.
С улицы доносятся приглушённые мужские голоса без намёка не смех или разнузданное веселье. Тревога, кажется, витает в воздухе, такая плотная и почти осязаемая. Но нас никто не беспокоит. Возможно, пока нет повода, а может быть, здесь просто не заведено без приглашения входить в это помещение. Зная Карла, последний вариант кажется очень даже вероятным.
— Знаешь, Марго, я так долго жил в нашем Интернате до твоего появления, что многие вещи мне казались если не правильными, то единственно возможными. Время шло, мы взрослели, менялись, но в Интернате царили такие же волчьи законы.
Мы выживали, как умели. Кто сможет винить детей в том, что у них не хватало мозгов и способов что-то изменить? Бесправные и безвольные, мы варились в этом котле, запертые в душной скорлупе интернатских стен.
Но однажды я нашёл способ выбраться оттуда на волю. И оказалось, что там, за забором, существует другая жизнь. Да, по-своему гнилая и неправильная, но другая. Большой и необъятный мир, в котором девочек не продают жирным старым козлам на потеху, а мальчиков не запирают в подвалах, лишая еды и вкалывая какие-то препараты, от которых выкручивает жгутами кости, а кожа, кажется, лопается на части. Всё, на что ты способен после этого: ползать по полу, блюя кровью, и умолять о глотке воды. А всё, что получаешь: пинок под рёбра и новую дозу адского зелья.
Иногда они увлекались, и тогда очередной мальчик отдавал богу душу, а его личное дело отправляли в архив.
Правда, было это не часто: эти уроды знали своё дело и со временем научились правильно рассчитывать дозу.
Бедные, никому на хер не нужные сиротки — удобный материал. Кому они пожалуются, если всем на них плевать с высокой колокольни? Правильно, никому.
Иногда мальчиков увозили вслед за девочками, и лучше бы насовсем, потому что они возвращались обратно в таком страшном состоянии, что потом долго вздрагивали от малейшего шороха.
— А ты? — спрашиваю, а голос кажется совсем чужим, словно кто-то другой выталкивает из моего горла слова. — Тебя увозили?
Карл горько усмехается и отрицательно качает головой:
— Нет, на мою белоснежную задницу не нашлось извращенца.
Меня передёргивает от этих слов, а ещё я пытаюсь понять, почему, проживя в Интернете больше года, ни о чём подобном не знала. Почему была настолько слепа? Или просто не хотела замечать очевидного?
Наверное, всему виной чрезмерная опека Ворона. Он ограждал меня от всего, что могло причинить боль, делал всё возможное, чтобы я не сталкивалась с той гнилью, что царила кругом.
Но это не обеляет меня. Я жила с этими людьми рядом, я видела, что иногда девочки пропадали на несколько дней, а потом возвращались с пакетом новых шмоток и болью в глазах. Но не понимала, почему так, не могла себе даже представить. Всё-таки, несмотря ни на что, я была слишком тепличным цветочком, комнатным растением.