— Из-за меня — назад? Потерплю. Я ж не сильно раненный.
— Допустим, не сильно, товарищ Иванов. — Лейтенант озабоченно сдвинул брови. — Да вот радист, который за вами, на счастье, прыгнуть не успел, пулю с баржи в бедро получил. Большая потеря крови. Каждая минута промедления опасна.
— А где он?
— В кубрике. Нам разрешено вернуться, чтобы сдать его врачам как можно скорее. В Севастополе нас уже ждут.
— Понятно, товарищ лейтенант.
Иванов спустился в крохотный кубрик команды, где на нижней койке лежал раненый, укрытый несколькими бушлатами. Он был бледен, глаза полузакрыты. Не надо тревожить его. С досадой подумал: «Чертовы фрицы! Провели нас своим маскарадом!»
…Держась здоровой рукой за планшир[25] рубки, Иванов пристально вглядывался в приближающийся берег. Все, кто был наверху, смотрели туда же. Об этой минуте — снова увидеть Севастополь, увидеть освобожденным от врага — кто не мечтал так давно и так страстно?
«Мы еще вернемся, Севастополь!» Иванову вспомнилось: так поклялись они с Василем, так поклялись все, кто был с ними в то горькое июльское утро два года назад. В то утро, когда, бросив прощальный взгляд на оставленный город, по белой от пыли каменистой дороге уходили к мысу Херсонес. До сих пор в памяти: раскатистый гром взрывов, ослепительно голубое небо, к нему медленно всползают тяжелые тучи черного дыма, пучатся над белокаменными кварталами сплошных развалин.
Да ведь и сейчас впереди, по курсу катера, такие же тяжкие черные тучи медленно всплывают в небесную голубизну от горизонта. Там Севастополь…
Город приближался слева, постепенно проступая из сизоватой морской дали. Открылась неровная полоса желтоватого берега, становясь все отчетливее. Уже угадывал глаз знакомые места: длинная желтоватая лента учкуевского пляжа, где-то левее впадает в море Бельбек. Невелика речка, а есть что вспомнить — на Бельбеке с Василем через фронт пробрались, там же не один месяц оборону держали. Сколько там атак отбито, под сколькими бомбежками пересидели! Обошлось, не нащупала тогда их безглазая… А потом от Бельбека — трудно было против силищи фашистской устоять — отходили, отходили… Мекензиевы горы, Инкерманские пещеры, Малахов курган, Корабельная сторона. С рубежа на рубеж. На каждом из них оставался навеки кто-то из боевых друзей.
…Севастополь еще не открылся из-за пологой возвышенности Северной стороны, но по дыму уже можно определить: самый большой пожар где-то в Южной бухте. Что горит?
Северная коса… На конце ее, как страж ворот Севастополя, Константиновский равелин. Уже после того как город был оставлен, рассказывали: когда немцы вышли к равелину, оттуда их встретила огнем горстка черноморцев во главе с комиссаром. Почти все погибли, а те, кто уцелел, оставили равелин лишь по приказу. Переплывая Северную бухту — другого пути для отступления не было, — погиб в воде от фашистской пули и комиссар… А сколько полегло на белых севастопольских камнях других флотских ребят…
Сбавив ход, торпедный катер огибал Северную косу, проходил уже мимо равелина. И как не боится лейтенант вести этим курсом? А если немцы напоследок мин понакидали?
Проходят назад, слева по борту, совсем близко, стены равелина, желтовато-бурые, сложенные из ноздреватых глыб. Черные квадраты старинных пушечных амбразур глядят в море. Стены сплошь иссечены осколками, кое- где обвалились. Камень не выдерживал… А люди держались.
Вот он, справа, — открылся город! Привет, братишка!.. Гордо вздымается из воды угловатая скала памятника затопленным нахимовским кораблям, увенчанная белой колонной, на вершине которой во всю ширь разметнул крылья бронзовый орел… «Диво! — поразился Иванов. — Камня на камне поблизости не осталось, а памятник этот все бомбежки обошли…»
Жадным взглядом смотрел на все вокруг, пока катер, миновав равелин, входил в бухту. Почти километровая ширь ее была пуста — даже маленького суденышка не видно. Не верилось: «Неужели наш корабль — самый первый?»
Пересекая Северную бухту, катер прошел мимо Приморского бульвара, на котором торчало лишь несколько обгорелых изломанных мертвых деревьев, мимо дотла выжженных зданий штаба флота и водной станции.
Показалась темная от копоти, когда-то белоснежная колоннада ворот Графской пристани.
Сладкой грустью тронуло сердце Иванова. Как это было давно! Матросом-первогодком, получив долгожданное увольнение, нетерпеливо взбегал с корабельного катера по ступеням пристани, спеша в город.
Графская пристань… Первый после палубы шаг по твердой земле, радость возвращения в Севастополь и близкой встречи с той, что ждет тебя, — вот что такое эта пристань для черноморца!..
Мирное время… Мир вернется. А то беспечное время, когда тебе всего девятнадцать и в жизни твоей еще нет никаких утрат?..
— Бескозырка! — воскликнул стоящий впереди Иванова лейтенант, который смотрел на пристань в бинокль.
— Разрешите? — заинтересовался Иванов. Здоровой рукой взял бинокль, протянутый ему. В окуляры явственно увидел: над портиком пристани, на покосившемся флагштоке, где когда-то по праздникам вывешивали флаг, — шевелятся на ветерке черные ленты.
«Повесил кто-то из морпехоты, кто первым до Графской дошел? Не было под рукой флага, вот бескозыркой и заменил», — и вспомнилось неожиданно: ночь на Бель- беке, блиндаж, две ленточки на столе, добрая улыбка командира и его слова: «Вместо корабельного флага вам служили». Что ж, правильно. Ленточка, флаг, бескозырка ли — суть-то одна… Вспомнилось и другое: барказ с самодельным парусом, рассказ Пети о том, как три матроса на Херсонесе прятали под скалой свой флаг. Вернулся ли с ним хоть кто-нибудь из них в Севастополь?..
Катер ошвартовался на Корабельной стороне, у причала, от которого остались только развороченные камни. Там уже ждали медсестра и два пожилых усатых санитара. Раненого матроса осторожно уложили на носилки и понесли к ожидавшей на берегу санитарной машине.
— А вы почему не сходите? — спросил Иванова командир.
— Я могу свое исполнять, товарищ лейтенант!
— Ничего вы не можете. У вас же серьезное ранение!
— Но, товарищ лейтенант…
— Немедленно отправляйтесь в госпиталь.
— Машина уже ушла.
— По дороге на Инкерман найдете попутную. Выполняйте!
— Есть…
С грустью смотрел Иванов, как отходит от причала его корабль. Что-то кричат на прощанье товарищи… Вот катер развернулся, увеличил ход. Заклокотал за кормой бурун, побежали по спокойной воде, не взборожденной пока что никаким другим кораблем, крутые волны. Словно на огромных, волнообразных переливчатых крыльях полетел торпедный катер к выходу из гавани. Прошел мимо равелина. Скрылся…
