Поглядев вслед кораблю, Иванов нехотя стал подниматься по берегу. По сторонам громоздились бесформенные груды беловатого камня. Из него когда-то были сложены одноэтажные домики Корабельной стороны. Теперь даже трудно понять, какая здесь улица была. А ведь знаком был каждый закоулок. Еще бы! Здесь, на Корабельной, в казармах учебного отряда провел первые месяцы матросской жизни.
А четвертого июля, отступив уже и от Малахова, вышли через Корабельную сторону к Южной бухте — непривычно пустынной. И дальше кварталами сплошных развалин мимо собора, в котором покоятся Корнилов и Нахимов. Вот и сейчас по ту сторону бухты виден серебристо-серый купол, похожий на богатырский шелом. Смотри-ка ты — невредим!
Побывать бы там, в центре, на Большой Морской. Выйти на площадь, где стоял на постаменте Ильич с простертой к морю рукой. Ступить на памятные ступени Графской.
Да вот рука разбаливается…
Приспособил ремень на шею, вложил в него раненую руку — теперь можно и не делать вид, что ранение пустяковое.
На перевязи руке стало спокойнее, боль поутихла. Но в госпиталь идти, пожалуй, надо.
Зашагал через Корабельную сторону.
Корабельная сторона. Белые домики и ограды из тесаного камня, черепичные крыши, виноградные лозы по стенам… Сохранилось это только в памяти. Вокруг — груды камня да лишь кое-где уцелевшие стены.
Дома были мертвы. Но улицы уже ожили. Катили куда-то армейские машины, обозные повозки, проходили солдаты — запыленные, с вещмешками и скатками, только что из боя.
Вот уже и берег Северной бухты. По нему, вдоль воды — дорога к Инкерману. Справа, вплотную к дороге, скалы — сероватые, сверху поросшие чахлой травкой.
Остановился в изумлении. Ниже дороги, по отмели, волны поталкивали гробы, — новенькие, желтеющие свежим струганым деревом — без крышек, пустые. Некоторые были связаны по два-три вместе. Гробы десятками лепились возле кромки берега. Как они попали сюда?..
Пошел дальше. Знакомое место, а выглядит необычно: скалы близ дороги изломаны, осели, словно земля под ними не выдержала их тяжести.
«Остановись!» — властно сказала память.
Когда-то здесь к дороге выходили ворота штолен — глубоких туннелей, вырезанных в толще камня. До войны здесь годами хранились, для выдержки, миллионы бутылок шампанского. Когда фашисты разбомбили водопроводную станцию, приходилось, пока не наладили добычу воды, замешивать хлеб в пекарнях и на шампанском. В этих штольнях размещались мастерские по ремонту оружия. Однажды он с Василем и еще несколькими матросами получал здесь починенные пулеметы. В подземном цеху видели только стариков, мальчишек- подростков да женщин — все мужчины были на передовой. Где-то тут же в штольнях был и госпиталь, в них же — мастерские, в которых шили обмундирование, делали минометы. Люди жили там же, в подземельях, где и работали. Даже школы, говорят, там действовали. Это был целый город, толщей скал скрытый от фашистских бомб и снарядов. А сейчас… Где были входы в штольни? Не отыскать. Только торчат глыбы расколотых взрывом скал.
Память, память…
Мимо этих скал проходили в тот знойный день, когда покидали Севастополь. Шли вот оттуда — от беловатых круч, что видны впереди. Там кончается Северная бухта и где-то за нею — пещеры-кельи, в одной из них держали последнюю позицию вдвоем с Василем. А ближе на круче — почерневшая за века, полуразвалившаяся башня. Древняя русская крепость Каламита… В ее дворе, на старинном кладбище, хоронили в последние дни обороны товарищей. Где-то там лежат они — среди давнишних грубо вытесанных каменных крестов и надгробных плит с полустертыми надписями. Не до того было, чтобы поставить хотя бы простой столбик со звездочкой. На холмик могилы, выдолбленной в жесткой инкерманской почве, клали бескозырку погребенного или плоский камень с наспех выцарапанной штыком фамилией. Немцы, наверное, и это поуничтожили.
Вспомнил друзей из морпехоты, тех, что лежат на кладбище Каламиты. «И я бы там мог… Ну ладно же! Придет время, всем вам, ребята, памятники поставим. Такие, чтобы аж с моря были видны…»
— Иванов! — окликнули его.
Обернулся — и не поверил глазам:
— Петя, ты?
Точно, это был Петя, тот самый Петя! Только он теперь совсем не походил на того щуплого паренька, солдата-новичка, с которым два года назад плыли они от мыса Херсонес через все Черное море. Петя возмужал, округлился лицом, и даже что-то вроде усов наметилось под носом. На его гимнастерке посверкивали медали, на погонах краснели широкие лычки — старший сержант!
— Вот здорово! И не гадал, что встретимся! — В восторге Петя протянул Иванову обе руки.
— Не гадал? А разве наш уговор не помнишь? — Иванов хотел обнять Петю. Резкая боль напомнила о ране. Спросил, крепко пожав здоровой рукой Петину руку: — А где Маша, Васюков?
— Васюков… — На сияющее лицо Пети словно внезапная тучка набежала. — Убили Харитона Матвеича. Когда в Керчь высаживались. Только на берег ступили — тут его и настигло.
— Жаль… — вздохнул Иванов. — Хороший человек был.
— Мне как отец родной…
Оба помолчали. Первым нарушил молчание Иванов, ему не терпелось:
— Ну, а Маша?
— Ты же знаешь — ее с пересыльного в госпиталь в Сочи направили.
— Знаю. Только нет ее там теперь.
Петя не заметил огорчения Иванова, поинтересовался:
— Откуда ты здесь?
— Откуда моряку положено — с корабля. А ты откуда?
— И я с корабля! — Петя проговорил это не без гордости.
— С какого же? Десанта в Севастополь не было.
— Был! — Петя показал в сторону бухты. — Константиновский равелин знаешь?
— Ха! Ты спроси, чего я в Севастополе не знаю?
— Так вот — мы за равелином высаживались! Где коса такая…
— Северная.
— Во, во! Там. Не веришь? С катеров ночью. Весь наш батальон. Немцы пока спохватились — мы уже Северную сторону насквозь, по улицам — тарарам!
— Послушать тебя — не война, а прогулочка, — улыбнулся Иванов. — Что ж ты столько дней Севастополь взять не мог?
— Попробовал бы взять! Погляди, какие тут немец укрепления имел! Каменный фронт! Легко сказать — прогулочка!
— Ладно, гвардия, не лезь в пузырь! Ты на Северной и отвоевался?
— Больно ты скор! — Петя, видно, обрадовался возможности порассказать о своих подвигах. — Мы еще и бухту под огнем форсировали на гробах, которые немцы своим приготовили.
— А, видел! Те гробы, что у берега дрейфуют?