— Взять, хотя бы Трясило — думал полковник, — казалось бы, разгромил наголову коронного гетмана, воспоминания о Тарасовой ночи до сих пор приводит ляхов в ужас, а чем все закончилось? Слетела буйная голова казацкого гетмана с удалых плеч! На что же, дьявол его забери, рассчитывает Хмель?
На этот свой вопрос он получил ответ той же ночью.
Когда погасло дневное светило и сумрак окутал землю, реестровики собрались у разложенных на берегу костров. То в одном, то в другом месте возникали разговоры о том, что проливать кровь своих же братьев — запорожцев, поднявшихся на борьбу за веру против ненавистных панов, не пристало православным людям.
— Да будь я проклят во веки веков, — горячился молодой казак, — если пойду против своих. Что мне Потоцкий сват или брат?
— А куда деваться? — возразил ему другой. — Знать бы хоть, где Хмель сейчас, можно бы к нему податься. А так куда пойдешь — степь вон она без конца и края.
В этих словах был резон. Наступило продолжительное молчание. Казаки сосредоточенно попыхивали люльками.
В это время в степи перед одним из часовых прямо из темноты выросла высокая фигура. «Пугу, Пугу»- раздался известный всей Украйне пароль запорожских казаков. Часовой крепче сжал в руках копье и крикнул: «Стой, кто идет?!».
— Казак с Луга, — ответил выступивший из темноты на освещенное место в распахнутой керее Ганжа. — Запорожский гетман Богдан Хмельницкий просит своего приятеля полковника Кречовского встретиться с ним.
Пока вызывали на берег Кречовского, Ганжа подошел к одному из костров. Многие из реестровиков его хорошо знали. Посыпались вопросы, взаимные приветствия. Запорожский полковник охотно отвечал на все интересовавшие казаков вопросы. Когда они узнали, что к ним прибыл посол запорожского гетмана, к Ганже сбежались все, кто был на берегу.
— Где же сам Хмель, где же гетман? Чего же он сам к нам не приехал? Неужто, он боится нас, своих боевых товарищей, тех, вместе с кем не раз ходил в походы? — послышалось в толпе.
— Здесь я, — раздалось из темноты и Хмельницкий выехал на своем буланом коне к собравшимся. Оставаясь в седле, чтобы его было лучше видно, он снял с головы шапку и раскланялся на четыре стороны. Слева и справа от него все увидели Кречовского и Дженджелея, также сидящих верхом на лошадях.
— Вы хотели меня видеть — вот я перед вами, — звучный голос запорожского гетмана разнесся по всему берегу. — Чью кровь идете проливать, доблестные рыцари? Не братьев ли своих? Не одна ли мать Украйна нас породила? За кого хотите стоять — за костелы или за храмы господни? Или вы хотите помочь польской Короне, которая за ваше мужество неволей вам отплатила и русскую землю прадедов наших сколько раз казацкой кровью обагряла? Решайте братья! Если вам дороги поляки, то вот я — запорожский гетман стою перед вами, без охраны и оружия, весь в вашей власти…
Дальнейшая речь Хмельницкого была прервана криком тысяч голосов: «Слава гетману! Слава Хмелю! Мы с тобой батько, веди нас на ляхов!».
Внезапно поднявшийся на берегу шум донесся и до байдары Барабаша, который только собирался заснуть. Не поняв, что происходит, он, полусонный вскочил с постели и подошел к борту галеры. На берегу горели костры, метались люди с факелами в руках, слышался нарастающий гул нескольких тысяч голосов, кое-где раздавались выстрелы.
— Черт, что там творится? — крикнул Барабаш, но никто ему не ответил. В это время к байдаре пристала рыбацкая лодка и на палубу поднялся перепуганный сотник Роман Пешта.
— Пан полковник, — крикнул он дрожащим от страха голосом, — там Хмельницкий!
— Какой еще Хмельницкий? — переспросил Барабаш, покрываясь холодным потом.
— Запорожский гетман. Там с ним Кречовский и Дженджелей. Казаки взбунтовались, Караимович и часть старшины уже перебиты, другие из старшины перешли к Хмельницкому. С минуты на минуту они будут здесь, слышите кричат: «Смерть Барабашу!»…
Расправившись с Барабашем и Пештой, который пытался оказать сопротивление, реестровики, возглавляемые Дженджелеем и Кречовским подплыли к байдарам, где находилась немецкая пехота. На самом деле она только называлась немецкой, но служили в этой хоругви не немцы, а малороссияне — наемники, которыми командовал немецкий офицер. Ландскнехты стояли на палубах сдвинутых друг к другу байдар в полном вооружении, в кирасах, держа в руках заряженные аркебузы и горящие фитили. Их командир, внешне флегматичный, худощавый и подтянутый полковник, обратился к Кречовскому, которого хорошо знал, с вопросом, что им здесь надо.
В немногих словах черкасский полковник сообщил о том, что реестровики примкнули к запорожцам и предложил наемникам сдаться, обещая, что, если они сложат оружие, то могут беспрепятственно плыть назад.
Полковник отрицательно покачал головой:
— Мы ландскнехты и срок нашего контракта не истек, он кончается только через месяц.
— Вы не оставляете нам выбора, — попробовал настоять на своем Кречовский. — Сопротивление бессмысленно, вы просто все погибнете. Мы не хотим без необходимости проливать кровь русских людей.
Сохраняя невозмутимость, немецкий полковник обернулся к своим людям и, возможно, какой-то компромисс был бы найден, но в это время у кого-то из казаков сдали нервы и он выстрелил в него из самопала. Схватившись за грудь, смертельно раненый полковник осел на палубу, а наемники на выстрел казака ответили убийственным залпом из аркебуз. Гладь Днепра заволокло черным пороховым дымом.
Ландскнехты сопротивлялись отчаянно, но у казаков был численный перевес. После получасового боя все наемники погибли, унеся с собой жизни более чем трех сотен казаков. Хотя в планы Кречовского первоначально не входило уничтожать немецкую пехоту, но в душе он был доволен — все сомнения как быть дальше отпали сами собой. Теперь у него не было иного выхода, как принять предложение Хмельницкого — с гибелью немецкой пехоты он сжег за собой все мосты…
За два дня до этих событий, сразу после того, как ему доложили о результатах сражения у Саксагани, Стефан Потоцкий снова собрал военный совет.
— Мы еще не знаем точно, где основные силы Хмельницкого, — с досадой говорил он, — а уже потеряли половину драгун и полк реестровых казаков.
— В том нет нашей вины, — не выдержал все более мрачневший Чарнецкий. — Мне говорили, что после первых же залпов большинство реестровых казаков побросали оружие и сдались в плен. Я всегда знал, что этому быдлу доверять нельзя.
Павел Сапега, соглашаясь с Чарнецким, молча кивнул головой.
Потоцкий задумчиво произнес:
— Может, мне и не пристало так говорить, но я все больше убеждаюсь, что пан польный гетман был прав, настаивая на том, чтобы выступить против Хмельницкого всеми силами. Но как нам сейчас поступить, когда наше войско сократилось почти на треть? У нас, как я понимаю, два возможных варианта: отойти назад к Крылеву, а затем соединиться с гетманами или пойти наперерез Хмельницкому…
— Принять первый вариант, — буркнул Чарнецкий, — это означает стать посмешищем для всей Речи Посполитой.
Поднялся молчавший до этого Шемберг:
— Отступить к Крылеву, действительно, еще возможно. Но как быть с реестровыми казаками, которые будут ждать нас у Каменного Затона. Бросить их на произвол судьбы? Так, они завтра же примкнут к Хмельницкому.
— Если уже этого не сделали, — тихо произнес Сапега. — Не случайно от них до сих пор нет никаких известий.
После долгих колебаний и выслушивания различных мнений было решено выступить навстречу основным силам запорожского войска.
3 мая, когда поляки, двигаясь по направлению к Черному шляху, подошли к небольшой речушке Желтые Воды, протекавшей в открытой безлесной степи, высланные вперед конные разведчики доложили о приближении войск Хмельницкого.
— Их не меньше трех-четырех тысяч и с ними татары, — сообщил старший разъезда, — но вот, сколько татар, сказать трудно. Во всяком случае, больше тысячи.