Остановившись в полутора милях от Желтых Вод, поляки приступили к обустройству лагеря. Место, где были разбиты палатки, по периметру обнесли глубоким рвом, насыпали высокий вал, на котором установили пушки. Многочисленный обоз оставался с тыльной стороны лагеря. Вокруг него также вырыли ров и возвели вал. Перед валами в предполье вырыли окопы и насыпали шанцы. К вечеру основная работа была выполнена. Высыпав на валы, поляки наблюдали, как за речкой казаки, установив возы в каре, сковывали их цепями. Несколько удальцов переправились вброд через мелкую речушку и приблизились к польскому лагерю, но были отогнаны ружейными выстрелами.
Внимательно наблюдавший за противником Потоцкий, обратился к окружавшим его командирам:
— А у Хмельницкого не так уж и много сил. Пехоты не более трех — четырех тысяч, даже с теми, кто перебежал к нему под Саксаганью. Ну, еще две-три тысячи татар. А нас вместе с реестровым войском, что плывет по Днепру, будет почти вдвое больше. Завтра дадим сражение, а потом решим, как быть дальше. Если Беллона будет к нам благосклонна, мы их разобьем и отсюда двинемся прямо на Сечь. В худшем же случае останемся обороняться в лагере и пошлем за подкреплением в гетманскую ставку.
4 мая с утра небо стало хмуриться, начал накрапывать дождь. Казацкий лагерь оставался на противоположном берегу, но за ночь он значительно приблизился к Желтым Водам.
В предполье у поляков уже выстроилась пехота, за ней стояли драгуны, в стороне на ровном пространстве разворачивал свою панцирную хоругвь полковник Чарнецкий.
— Есть ли известия от Барабаша и Кречовского? — обратился Потоцкий к Шембергу и, получив отрицательный ответ, удивленно спросил:
— Что происходит? Почему не возвращаются наши гонцы?
— Этому есть только два возможных объяснения, — ответил комиссар. — Либо по какой-то причине реестровое войско еще не доплыло до Затона, либо, что вероятнее, наши гонцы перехвачены бунтовщиками.
Потоцкий не ответил, молча кусая ус. В отсутствии реестровиков он не решался дать приказ начинать сражение. Смущало его и то, что в казацком лагере, мрачно темневшем на том берегу, не было заметно никакого движения, свидетельствовавшего бы о готовности к сражению.
Напряженное ожидание продолжалось. Дождь прекратился, выглянуло солнце, поднимаясь к зениту. Горячие солнечные лучи быстро высушили не успевшую пропитаться влагой землю.
К Потоцкому, стоявшему на валу, подлетел на вороном аргамаке Шемберг.
— Со стороны Днепра видно облако пыли, — крикнул он, осаживая коня. — Это приближается реестровое войско!
— Странно только, — негромко произнес Чарнецкий, — что облако распространяется очень быстро. Такое впечатление, будто движется конница. Но откуда у Барабаша с Кречовским могли взяться кони?
Этих его слов никто не слышал; все высыпали на валы, стали пристально всматриваться вдаль. Вскоре ни у кого не осталось сомнения — в виду польских окопов появилось реестровое войско. Казаки сидели на конях, стремительно приближаясь с левой стороны лагеря.
— Я вижу Кречовского, — радостно закричал Шемберг, — он скачет впереди. Это наши!
С валов раздались приветственные крики, возгласы: «Виват! Молодец Кречовский!».
Чарнецкий все больше хмурился.
— Если они будут продолжать двигаться таким курсом, — наконец не выдержал он, — то влетят прямо в лагерь Хмельницкого! Они что, ослепли?
Через несколько минут он закричал:
— На раны Иезуса, что это? Что они делают?
Несущаяся полным галопом конница с ходу врезалась в мелководную речушку, проскочила ее и, не снижая скорости, понеслась в распахнувшийся лагерь Хмельницкого, откуда до поляков донеслись громкие приветственные крики.
Только после этого в польском стане, наконец, поняли, что произошло. Радостное оживление сменилось унынием и разочарованием.
— Измена, — ломая руки, воскликнул молодой региментарь, — какая подлая измена!
— Кречовский изменил, реестровики нас предали, — повторял потрясенный Шемберг.
— Измена, — глухо произнес Чарнецкий, впившись глазами в лагерь запорожцев. Своим ястребиным зрением он разглядел, как Кречовский подскакал к расположенному в центре казацкого табора шатру, у которого стояла группа казацких предводителей. Спрыгнув с коня, Кречовский подошел к ним. Один из стоявший у шатра отделился от остальных и, подойдя к Кречовскому, обнял его.
— Хмельницкий, — подумал Чарнецкий.
Ястребиное зрение Чарнецкого не подвело его. Встречал Кречовского действительно сам запорожский гетман в окружении своих полковников. Сразу после ночного свидания он вернулся к себе и, встретившись с Тугай-беем, попросил у него одолжить на время сменных лошадей. На этих конях реестровые казаки и прискакали в запорожский лагерь. Теперь, когда его войско вместе с реестровиками и татарами насчитывало более десяти тысяч хорошо подготовленных и обученных военному делу воинов, гетман больше не сомневался в победе и готов был начать битву. Обернувшись к полковникам он отдал короткую команду, а затем, вскочив на коня, подъехал к стоявшим в плотном строю казакам.
— Братья, славные молодцы запорожские, — голос его громко звучал в наступившей тишине, — пробил грозный час: возьмите меч и щит веры вашей, призовите на помощь Господа и да не испугает вас лядская сила! Не страшитесь звериного вида леопардовых шкур и страусиных перьев их гусар. Вспомните древних воинов русских, которые хоть и не знали веры Христовой, но страх на всех врагов своей отвагой нагоняли! С того же теста и вы слеплены, та же кровь течет и в ваших жилах! Уповайте на Господа нашего и слава ваша не померкнет во веки веков!
Гетман взмахнул булавой. Лагерь распахнулся. Один за другим, держа дистанцию и строгий порядок, из него стали выступать казацкие полки: Нечая, Колодки, Остапа и Донца. Они перешли речку и остановились на том берегу. По обеим сторонам пехотных полков волновалась конница Ганжи, прикрывая их фланги.
Полковник Чарнецкий, внимательно следивший за построением казацкого войска, повеселел.
— Хмельницкий допустил ошибку, — сказал он обращаясь к Потоцкому, — ему не следовало переходить речку. Теперь мои гусары сотрут их в порошок.
Потоцкий оживился:
— Начинайте атаку, пан полковник, и да поможет нам Бог!
Но не успел Чарнецкий вскочить в седло, как с тыла, где располагался обоз, раздались крики и выстрелы.
— Татары ворвались в обоз — примчался на взмыленной лошади к Потоцкому какой-то шляхтич. — Их там тысячи!
— Пан полковник, — обратился тот к Чарнецкому, — придется вам ударить на татар, иначе мы останемся без обоза.
Развернув свою хоругвь, Чарнецкий, отогнал от обоза атаковавших его татар Тугай-бея, но, когда он вернулся назад на поле сражения, кульминация боя достигла своего апогея. Казацкая пехота уже выбила поляков из окопов и шанцев. Девятый вал битвы накатился на польский лагерь и почти захлестнул его. Яростный бой шел уже непосредственно на валах. К полкам Нечая, Донца, Колодки и Остапа добавились реестровики Кречовского и Дженджелея. Хмельницкий бросил на штурм польского лагеря почти все свои силы, оставив в резерве лишь два полка, казаки которых были этим решением гетмана крайне огорчены. Сейчас оба полковника стояли рядом с ним, внимательно наблюдая за сражением, которое переросло в яростную рукопашную схватку. Опьяненные боем казаки, отбросив самопалы за спину, с пиками и саблями в руках, не обращая внимания на выстрелы в упор, взбирались на валы; поляки с не меньшим остервенением сталкивали их оттуда. Огонь их пушек уже прекратился: часть канониров пала под ударами казацких пик и сабель, другие с кончарами в руках еще продолжали отбиваться от наседавших на них запорожцев. Давно уже прекратила огонь и артиллерия Чарноты, чтобы не попасть по своим.
Гусары Чарнецкого в сложившейся ситуации не могли использовать своего главного преимущества — ударной силы коней, копий и брони, для чего нужен был длинный разбег. Поэтому его хоругвь просто врезалась в ряды атакующих, неся смерть, тем, кто попадал под удар грозных гусарских палашей. Но, погибая, запорожцы не отдавали свои жизни зря. То там, то здесь валился на землю гусарский конь, сухожилия которого были перерезаны острым засапожным ножом; в другом месте гусар, занося тяжелый палаш, ронял его из ослабевшей руки, сраженный в упор выстрелом из самопала. На помощь запорожской пехоте подоспел со своими всадниками Ганжа, с налету ворвавшийся в ряды польской тяжелой кавалерии. Все драгуны, остававшиеся у поляков, еще в самом начале битвы перешли на сторону восставших и теперь вступили в яростную схватку с гусарами. На всем обширном пространстве перед лагерем поляков завязался молниеносный сабельный бой. Легкоконные казаки не могли сравниться с панцирной кавалерией в то время, когда она атаковала в сомкнутом строю, но скованные со всех сторон казацкой пехотой, гусары утратили свою ударную мощь. Казаки успевали уклониться от ударов палашей, зато их быстрые и легкие сабли то и дело жалили шляхтичей в незащищенные броней места. Татары, отброшенные Чарнецким от обоза, вновь вступили в бой, разя поляков с дальнего расстояния своими не знающими промаха стрелами.