Наконец, Хмельницкий, внимательно следивший за ходом битвы, подал сигнал отступить. Действиями казаков в завязавшемся сражении он был доволен, но не хотел понапрасну терять людей, зная, что смертельно раненый зверь особенно опасен.
Выполняя его приказ, запорожские полки стали отходить, сохраняя полный порядок и унося с поля боя убитых и раненых товарищей. Поляки даже не пытались их преследовать, настолько они были измучены и утомлены. Выслушав доклад о потерях, Потоцкий вызвал к себе Чарнецкого, Шемберга и Сапегу. Кроме того, он пригласил присутствовать на совете командиров подразделений Гродзинского, Виленского, Холмского, Малицкого, Баллацкого и некоторых других.
— Мы потеряли слишком много людей, — начал он, — и второго штурма нам не выдержать. С наступлением ночи я отправлю гонца к великому коронному гетману с донесением о нашем критическом положении. Но нам надо как-то продержаться, хотя бы несколько дней до подхода подкреплений.
— Думаю, — сказал Шемберг, — следует вступить в переговоры с Хмельницким. Нужно соглашаться на все условия, отдать пушки, порох, все вплоть до огнестрельного оружия, сохранить только знамена и обоз и выговорить взамен согласие отступить к Крылеву. Если даже переговоры и не приведут к успеху, они могут затянуться на несколько дней, и мы сумеем выиграть время до подхода помощи от гетманов.
Потоцкий вопросительно посмотрел на Чарнецкого и Сапегу.
— В этом есть смысл, — неохотно произнес Чарнецкий, — но вот согласится ли на переговоры Хмельницкий? Ведь мы и так у него в руках.
Утром следующего дня Шемберг под белым флагом, сопровождаемый трубачом, выехал из польского лагеря и направился в сторону казацкого табора. Навстречу ему выехал Иван Богун. Обменявшись сухими приветствиями, они направились к гетманскому шатру. Завязывать глаза Богун от Шемберга не потребовал — пусть пан комиссар видит казацкую силу, может, сговорчивее будет, решил есаул. Проходя сквозь ряды казацкого воинства, Шемберг видел, с какой нескрываемой ненавистью смотрят на него бывшие его подчиненные, реестровые казаки. Невольно он поежился, понимая, что, попади он в их руки, живым ему не уйти.
У шатра его ждал Хмельницкий в окружении полковником, рядом с ним, на коне сидел Тугай-бей.
Шемберг в первый момент даже не узнал запорожского гетмана. Перед ним стоял не бывший чигиринский сотник, которого он хорошо знал, а совсем другой, неизвестный ему человек. На голове у него была богатая шапка с двумя страусиными перьями, скрепленными заколкой с крупным бриллиантом. Расшитый золотой нитью короткий кунтуш плотно облегал его ладную фигуру. За широким атласным поясом виднелась усыпанная драгоценными камнями гетманская булава. Из-под кунтуша виднелись синие шаровары и красные сафьяновые сапоги. При взгляде на лицо казацкого гетмана, исполненное гордого величия, рука Шемберга сама потянулась, чтобы снять шапку и лишь усилием воли он сдержал себя. Глаза Хмельницкого, полные какой-то магнетической силы, холодно, с надменным превосходством смотрели на него.
— Вот шельма, — невольно подумал комиссар, — король, чистый тебе король!
Выслушав с непроницаемым лицом предложение Потоцкого о перемирии, Хмельницкий подал Богуну знак увести Шемберга, сказав, что ответ ему будет передан позднее.
Сам запорожский гетман склонялся к тому, чтобы согласиться с поступившим предложением. Помимо мести Чаплинскому и Конецпольскому, он все чаще думал о том, что ему делать дальше. Ну, нарежет он ремней со спины Чаплинского, посадит на кол Конецпольского, а потом что? Весь остаток жизни провести в войне с Речью Посполитой, не зная ни покоя, ни отдыха? Долгими бессонными ночами Богдан размышлял, как ему поступить, если восстание закончится победой. В конце концов, он пришел к выводу, что можно реализовать ранее задуманный им план: при поддержке короля Владислава решить вопрос о предоставлении казакам автономии на территории Киевского воеводства, добиться увеличения реестра, возврата прежних казацких прав и привилегий. Чем меньше польской крови будет пролито, тем вероятнее, что сейм и сенат пойдет навстречу требованиям запорожского гетмана.
Поэтому при обсуждении условий сдачи, предложенных Потоцким, сам Хмельницкий высказался за то, чтобы отпустить поляков, отобрав у них пушки и боеприпасы к ним. Полковники не возражали, но Тугай-бей этому категорически воспротивился:
— Ляхи и так в наших руках. Дать им уйти — значит усилить коронного гетмана несколькими тысячами воинов, которые будут сражаться с удвоенной силой. Мною перехвачен гонец молодого гетманыча к отцу, — он достал из-за полы халата лист бумаги и протянул его гетману. — Тут написано, что второго приступа они не выдержат. А ты хочешь их отпустить!
Хмельницкий пробежал глазами письмо, которое, по всей видимости, Потоцкий писал второпях: строчки налезали одна на другую, брызги чернила, срываясь с пера, пачкали бумагу. Сложив письмо, гетман задумался. Он понимал, что Тугай — бей умолчал о главном — татарам нужен был ясырь. Им нужен был даже не столько польский обоз, хотя и в нем было немало всякого добра, а пленные, за которых заплатят богатый выкуп. Татары сражались отважно именно в расчете на ясырь. Немало из них при этом сложили свои головы, и остаться без добычи они не захотят.
Тяжело вздохнув, гетман сказал:
— Ну, значит, на то воля Господня. Зовите Шемберга.
Шемберг вернулся в свой лагерь в расстроенных чувствах. Доложив Потоцкому об отклонении предложенных условий сдачи, он отдал ему перехваченное татарами письмо, которое ему вручил Хмельницкий. Молодой каштелян судорожно сжал его в кулаке, поняв, что последняя надежда на помощь извне, исчезла. Все присутствовавшие в штабной палатке удрученно молчали.
Наконец, Шемберг твердо сказал:
— Надо идти на прорыв. Выступим на рассвете из лагеря. Обоз двинется под охраной панцирной хоругви и пехоты пана Сапеги. Раненых и артиллерию разместим на возах. Казацкую пехоту гусары отразят, а своей конницы у них не много. Татары при таком построении не страшны, у них только луки, против пищалей и самопалов они бессильны.
Потоцкий обвел взглядом присутствующих. Чарнецкий молча крутил ус, Сапега, подперев кулаком подбородок, смотрел прямо перед собой. Остальные угрюмо молчали.
Он кивнул Шембергу:
— Что ж, командуйте отступление, пан комиссар.
В первый день полякам удалось пройти больше десяти верст. Они скрытно, без помех покинули лагерь и, хотя вскоре казаки и татары догнали их, отступающие продолжали свой марш, не замедляя движения. Шли медленно, но без остановок, сами питались на ходу и также на ходу из торб с овсом и ячменем кормили лошадей. В течение всего дня татары обстреливали их из луков, но стрелы не причиняли большого вреда, так как лучников отгоняли ружейными залпами. Попытки казацкой пехоты атаковать отступающих отражали гусары. На короткий отдых остановились лишь глубокой ночью, чтобы дать отдых лошадям. Днем все повторилось сначала. 8 мая, на третий день похода вдали показалось урочище Княжьи Байраки. Отсюда уже совсем недалеко оставалось до Крылева, если свернуть в сторону Днепра.