Поляки торопились, но соблюдали порядок. По дороге нескончаемой чередой двигались их походные телеги. По обеим сторонам от них шла кавалерия. Между телегами кони тащили пушки. Пешие хоругви выступали в авангарде основных сил.
Войско, растянувшись колонной на целую милю, постепенно втягивалось в лес. Наконец, в качестве арьергарда к нему присоединились и те, кто оставался в лагере, изображая там обычную суету, чтобы запорожцы не заметили, что войска гетманов отступают.
Лесная дорога была довольно узкой и влажной, тысячи колес и конских копыт совершенно разбили ее. Поляки прошли по ней уже около пяти миль, далеко углубившись в лес, когда проводник, внимательно к чему-то прислушиваясь, произнес вдруг изменившимся звучным и торжественным голосом:
— Ну, вот уже совсем рядом и Гороховая Дубрава.
Он остановился, обратив свое лицо к Потоцкому. Тот с удивлением заметил, как внезапно преобразился невзрачный на вид мещанин. От его сутулости не осталось и следа. Лицо, с которого до этого не сходило выражение покорности судьбе, приобрело совсем иное выражение: его черты дышали достоинством и гордостью. Зарудный распрямил плечи и даже как будто вырос. Его выразительные карие глаза с внезапной неукротимой яростью метнули молнии в слегка опешившего гетмана, который не понимал, что происходит.
Между тем проводник рассмеялся прямо ему в лицо ужасным смехом и сказал с нескрываемым торжеством:
— Что, пан коронный гетман, не узнал меня? Смотри внимательно. Я не мещанин Зарудный, а бывший есаул Корсунского реестрового полка Иван Галаган. Вспомни, когда был схвачен и казнен Павлюк, ты приказал посадить на кол моего сына, хотя я не примкнул к восставшим и хранил верность Речи Посполитой. Твои жолнеры надругались над моей дочерью, а ей не было еще и четырнадцати лет. Не вынеся бесчестья, она наложила на себя руки. Долгих десять лет я ждал этой минуты — и вот месть свершилась. Теперь настал твой последний час. Ты попал в ловушку, которую приготовил для тебя Хмельницкий. Умри собака!
Не успел он произнести эти слова, как по обеим сторонам дороги раздался дикий вой тысяч голосов: «Алла!». Из лесной чащи в упор по колонне грянул залп, за ним другой и, выскочив на дорогу, на поляков навалились татары и казаки. Закипела кровавая сеча. Охваченные ужасом возницы стали настегивать коней, спеша вырваться из западни. Раненый одним из выстрелов в левую руку коронный гетман, увлекаемый к Гороховой Дубраве бегущей массой поляков, успел выстрелить в грудь Галагана из пистолета, но не был уверен, что попал.
Сжимаемые с обеих сторон казаками и татарами, поляки, наконец, пробились к глубокой балке, которая у местных жителей была известна как Гороховая Дубрава, но тут их ожидал новый сюрприз. Часть дороги на склоне балки оказалась обрезанной. Подводы, всадники и пешие стали валиться прямо в овраг, на дне которого появилось болото, заполненное по выкопанному накануне каналу водой из Роси. Едва поляки оказались в этом болоте на дне Гороховой Дубравы, как с противоположного склона их стали из пищалей и самопалов в упор расстреливать засевшие в вырытых загодя окопах казаки Кривоноса числом не менее шести тысяч.
Калиновский, пытаясь организовать оборону и укрыться за возами, метался на своем коне по дороге, призывая к себе жолнеров, но его никто не слушал. Полковнику Бегановскому удалось сплотить вокруг себя сотни две гусар возле телег и они попытались отразить натиск нападавших. Но новый залп из лесной части выбил половину из них из седел. Поднятые на дыбы кони храпели, роняя клочья пены, всадники, как снопы, валились в грязь под ноги лошадей. Сбившись на узкой лесной дороге, все были охвачены ужасом и пытались убежать. Мало кто уже думал о том, чтобы оказать сопротивление, уповая лишь на то, что хотя бы удастся вырваться из ловушки, в которой оказалось все польское войско. Но тщетны были все надежды шляхтичей — окруженные со всех сторон татарами и казаками они сотнями гибли под их саблями и пиками. Многих татары уже заарканили и связывали ремнями из сыромятной кожи. Были и такие, кому удалось скрыться в лесу, но далеко они не ушли — большую их часть переловили рассредоточившиеся по всему лесному массивы татары и казаки.
Наконец, поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления и надеясь сохранить хотя бы жизнь, окруженные со всех сторон поляки стали бросать оружие и сдаваться в плен на милость победителей.
Солнце клонилось к западу. С невысокого холма Хмельницкий наблюдал за проходящей внизу дорогой, по которой непрерывным потоком тянулись возы и телеги с захваченными у поляков трофеями. Сотни тюков ярких тканей, всевозможная золотая и серебряная посуда, жупаны, кунтуши, обувь, бочки с венгерским вином и различными сортами медовухи — все это была лишь малая часть того добра, которое находилось на телегах. На них везли бунчуки и знамена, походные барабаны и другие войсковые клейноды, порох, запасы пуль и свинца, провиант для лошадей. На некоторых возах лежали раненые поляки, которые не могли передвигаться самостоятельно, но большая часть пленных уныло брела за телегами. Было их около восьми тысяч, шли они, понурив головы, задыхаясь в пыли, босые и почти раздетые. Все их пышное убранство досталось победителям. Многие казаки уже красовались в снятых с пленных кунтушах, камзолах и головных уборах, поглаживая ладонями эфесы сабель с серебряной и золотой инкрустацией, которые еще помнили тепло панских ладоней.
Вдруг гетман обратил внимание на одну из телег, где на подстеленной охапке сена, угрюмо опустив головы, полулежали два шляхтича. У одного из них рука была на перевязи. Лицо Богдана озарилось хищной улыбкой и, тронув острогами своего буланого Бурана, он подъехал к телеге. Поравнявшись с ней, Хмельницкий с издевкой в голосе спросил:
— Ну, что, пан Потоцкий? Хотел меня в темницу бросить, а сам оказался у меня в плену!
Коронный гетман поднял голову. Его лицо перекосила злобная гримаса. Посмотрев в глаза своему заклятому врагу, он высокомерно ответил:
— Не ты, холоп, меня пленил, а доблестные татарские воины! Чем с ними расплачиваться будешь?
— А вот тобой и паном Калиновским, — запорожский гетман кивнул на соседа Потоцкого, — я с ними и расплачусь!
Не дожидаясь ответа, он отъехал от телеги и возвратился на вершину холма, куда уже с одной стороны подъехал Тугай-бей, а с другой — Кривонос и Кречовский.
Глава пятая. Чигирин
По широкой степной дороге, тянувшейся вдоль извилистого берега Тясмина, легкой рысью по четыре всадника в ряд двигался сильный казацкий отряд. Копыта коней взбивали железными подковами высохший грунт и за колонной всадников поднималось облако пыли, которая долго еще висела в неподвижном воздухе. Было уже не по-весеннему жарко, тихо и безветренно. Высоко в небесной синеве таяли редкие прозрачные облачка, да откуда-то из поднебесья доносилась едва слышная трель невидимого жаворонка.
Ехавший впереди молодой с небольшими черными усиками на верхней губе казак, судя по перначу, заткнутому за пояс, сотник, то и дело поднимался в стременах, как бы пытаясь заглянуть за край горизонта.
— Не сбились ли мы с дороги, Верныдуб? — повернулся он к скакавшему рядом с ним на огромном вороном коне средних лет запорожцу с пшеничными усами, опускавшимися едва ли не до середины груди и с такого же цвета оселедцем на гладко выбритой голове…
— Не волнуйся, пан сотник, — ответил тот, сняв шапку и вытирая рукавом потный лоб, — до Чигирина осталось совсем немного. А сбиться с дороги, двигаясь вдоль Тясмина, мы не можем. Речка сама выведет нас к городу.
Верныдуб был известен на Запорожье своей неимоверной силой. Укоренившееся за ним прозвище он получил еще в далекой юности, когда на спор вырвал с корнем молодой дубок в пол-обхвата толщиной. С годами силы в нем еще прибавилось и даже гигант Данила Нечай как-то схлестнувшийся с ним в шутливом единоборстве, потерпел поражение. Ростом Верныдуб на целую голову превышал обыкновенного человека, а плечи были такими широкими, что он проходил не в каждую дверь. Однако он отличался не только силой, но и острым умом, хорошо знал обычаи и повадки татар, исходил пешком всю Украйну от Сечи до Львова, у казаков пользовался непререкаемым авторитетом. Хмельницкий давно знал Верныдуба, поэтому и послал его вместе с Дорошенко в Чигирин.