— А бес его знает, — не сразу ответил тот, — сказывают, Хмель выкрал у Барабаша или Караимовича какие-то письма короля к казакам. Будто бы король в этих письмах вернул казацкие вольности, да Барабаш с Караимовичем скрыли их от войска и от Сечи.
После этих слов куренного остальные казаки придвинулись ближе к костру, чтобы было лучше слышно. Один из них, черноусый, с высоко подбритой чупрыной и горбинкой на крупном носу бросил на атамана пристальный взгляд:
— Так, выходит Хмель рискует своей жизнью ради нас всех, а мы должны его поймать и отдать на поругание ляхам. Если его схватят, то кола ему не миновать.
Старший разъезда криво усмехнулся:
— Ты, Носач, поймай его сначала. Богдан не из тех, кто очертя голову сунется в расставленные ему сети. Он, пожалуй, уже давно миновал Кодак, а дальше ему опасаться нечего.
— А я слыхал, — вмешался в разговор худощавый казак с тонкими чертами несколько смугловатого лица, — будто поймали ляхи нашего батька в Корсуне, где он коня покупал, и взяли под стражу.
Куренной, не торопясь, достал из огня горящую веточку и прикурил трубку, которую набивал во время разговора табаком из вышитого узорами кисета. Затянувшись крепким самосадом, он смачно сплюнул в сторону, а затем сказал:
— Может, оно и так было, Худорбай, а может, и нет. Не зря же в степь направлены разъезды, чтобы перехватить его. Если бы Хмель сидел в тюрьме, зачем его искать в Диком поле?
Все согласно кивнули головами, соглашаясь с ним. Худорбай почесал затылок — крыть было нечем. Наступило продолжительное молчание. Куренной атаман Федор Богун знал Хмельницкого еще со времен совместного похода на Царьград, а потом служил под его началом в чигиринской сотне. Сама мысль о том, что теперь он должен был ловить в степи своего давнего командира и приятеля, как какого-нибудь зайца, была ему глубоко противна.
Затаеные думы своего атамана разделяли и казаки его десятка. Все они были из Чигирина и совсем еще недавно служили под началом Хмельницкого. На его розыск они отправились по распоряжению войскового есаула Барабаша без всякой охоты, против воли, потому и пасмурно у них было на сердце. Своего сотника они не только уважали, но и любили, поэтому в душе каждый желал ему благополучно скрыться от преследования.
Раскурив люльки, казаки погрузились в свои мысли, изредка обмениваясь негромкими фразами, стараясь, чтобы их не слышал атаман. Тот, сидя немного в стороне от остальных, тоже глубоко задумался, изредка попыхивая трубкой и пуская кольца сизого дыма.
Зимой темнеет быстро. Со стороны Днепра, хотя до него было довольно далеко, потянуло прохладой. Откуда-то издалека из глубины Дикого поля послышался тоскливый волчий вой. В ближнем байраке ухнул проснувшийся филин. Низко над горизонтом поднялась полная луна и осветила своим бледным светом всю бескрайнюю степь от Днепра до самого Днестра.
— А я так скажу, — внезапно во весь голос произнес высокий плечистый казак с открытыми и смелыми чертами лица, — мне с ляхами детей не крестить. И, чтобы я стал христопродавцем — тому не бывать! А знал бы раньше, что пан сотник на Сечь уйдет, присоединился бы к нему еще в Чигирине.
Его товарищи одобрительно зашумели.
— Ты, Жданович, хлопец хоть куда и казак справный…, - начал было куренной, однако внезапно остановился на полуслове и настороженно поднял руку, как будто вслушиваясь в степную тишину.
— Батько атаман, — вдруг послышался голос казака дежурившего на вышке, — сюда кто-то скачет, слышен конский топот.
Отдыхавшие у костра казаки быстро поднялись, отряхивая с керей приставшую к ним сухую траву.
— Худорбай, — отдал короткий приказ Богун, — возьми пять человек с самопалами. Заляжете наверху в засаде. Остальные за мной, поглядим, кого там несет сюда в такую пору.
Казаки быстро, но без суеты подтянули подпруги, взнуздали лошадей и вскочили в седла. Далеко от кургана они отъезжать не стали, оставаясь в его тени.
Тем временем, слитный топот нескольких десятков конских копыт, который еще некоторое время назад привлек внимание чуткого Богуна, становился все отчетливее. Вскоре уже можно было различить темную массу всадников и лошадей, приближавшуюся со стороны Крылева.
— Да их, пожалуй, не меньше двух, а то и трех десятков будет, — сказал один из казаков, направляя ствол самопала в сторону дороги. Одновременно он проверил, легко ли вынимается сабля из ножен. Богун достал из-за пояса украшенный затейливой резьбой пистолет и взвел курок.
— Без команды не стрелять — тихо сказал он. Его обветренное с дубленой кожей лицо оставалось спокойным.
— Вы, — обратился он к казакам, — оставайтесь на месте, а я поеду навстречу, погляжу, что за гости к нам пожаловали.
Между тем, кони приближавшихся всадников шли широкой рысью и вскоре оказались у самого кургана. Уже можно было различить и одежду, в которой были одеты седоки — свитки и шапки явно казацкого покроя. Богун неторопливо выехал из тени и встал на освещенное луной место. В левой руке он держал пистолет стволом вверх, а правой сжимал эфес сабли.
Увидев в бледном свете луны одинокую фигуру на коне, преградившую им путь, человек, скакавший впереди, по всей видимости, старший из группы всадников, повелительно взмахнул рукой, обернувшись назад. Его эскорт придержал бег скакунов, которые перешли с рыси на шаг, а сам он направился к Богуну и остановился, не доехав до атамана с десяток шагов.
— Не меня ли, своего старинного приятеля, встречаешь, Федор? — с горькой иронией в голосе спросил он, откинув шапку со лба на затылок. В лунном сиянии четко вырисовалось лицо человека лет пятидесяти от роду, несколько обрюзглое, но не утратившее своей привлекательности. Его красивые черты дышали гордостью и достоинством, а в широко распахнутых слегка раскосых глазах одновременно таилась и затаенная горечь и лукавство.
— Тебя, батько Хмель, — просто ответил Богун, пряча пистолет за пояс. Затем он обернулся и махнул рукой, подзывая к себе остальных казаков своего разъезда. Увидев это, с вершины кургана спустился и Худорбай с теми, кто находился в засаде.
— Барабаш послал нас караулить тебя здесь в степи, — продолжал между тем Богун, — но мы же не христопродавцы какие, чтобы своего батька и благодетеля травить как какого-нибудь дикого зверя.
Хмельницкий, подъехав к нему, крепко обнял старого приятеля.
— Спасибо, Богун, — с чувством сказал он, — никогда этого не забуду. А с тобой тут кто в разъезде?
— Носач, Худорбай, Булыга, Кравченко, Жданович, Гуляницкий — стал перечислять куренной атаман, — почитай, все с твоей сотни. Подъехавшие и подошедшие с самопалами в руках казаки сняли шапки, приветствуя своего сотника. Через минуту к ним присоединились и спутники Хмельницкого, послышались приветственные возгласы:
— О и Нечай тут, и Дорошенко. Ба, да это же Ганжа. А это, что за парубок, неужели Тимош, как ты вырос, хлопче? Здоров Мозыра! А это ты Глух? А и Зорка тут? И Вешняк здесь, вот встреча, так встреча!
Пока остальные переговаривались между собой, Хмельницкий, Ганжа, Нечай и Богун отъехали немного в сторону.
— По правде говоря, — начал Федор, — я не ожидал вас тут встретить. Думал, вы уже за Кодаком.
Он вопросительно посмотрел на Хмельницкого.
— Какой там Кодак, — с досадой ответил тот. — Спасибо, куму Кречовскому, если бы не он, сидеть бы мне на колу в Корсуне. Вовремя он предупредил, что Потоцкий отдал приказ взять меня под стражу и посоветовал бежать. Вот и пришлось укрываться в днепровских пещерах, пока Ганжа, — он кивнул на широкоплечего хмурого казака с большими лопатообразными зубами, — собрал остальных.
— Может оно и к лучшему, что ты не сразу кинулся на Сечь, — сказал Богун, — поначалу тут было много ляхов, искали тебя по всей степи. А сейчас уже впереди разъездов нет, мы последние.
Хмельницкий испытующе посмотрел на него:
— А сам-то Федор, что будешь делать? Вернешься к Барабашу?
Тот невесело улыбнулся:
— Да ну его к бесу того Барабаша, поеду с тобой, если не прогонишь. И сын у меня на Сечи сейчас должен быть, заодно и свидимся.