Богдан помолчал. Он и без Лутая знал о том, что на донских казаков рассчитывать было нельзя, а спросил больше для того, чтобы еще раз в этом убедиться.
– Тут у нас под боком ляхи засели в Микитином Рогу – сменил тему кошевой. – Твое прибытие на Бучки недолго сохранится в тайне. Коронный гетман, небось, уже давно послал гонца с приказом схватить тебя живым или мертвым. С ляхами надо что‑то решать, иначе быть беде.
Хмельницкий и сам об этом думал давно и у него созрел план, которым он поделился с кошевым. Тот надолго замолчал, посасывая потухшую трубку. Затем с сожалением сказал:
– Эх, мало нас для такого дела. Ляхов там, почитай, полтыщи, а у меня тут и трех сотен добрых казаков не наберется.
– То дарма. Возьмем их в клещи с двух сторон, ты пойдешь берегом, а я водой на лодках. Они не ожидают нападения, а внезапность удваивает силы нападавших. Тем более, там, кроме польских драгун, есть и реестровые казаки. Думаю, их мы сможем перетянуть на нашу сторону.
Кошевой вызвал к себе нескольких куренных атаманов и, посовещавшись, решили созвать на следующий день раду, на которой Богдан объявит о королевских привилегиях.
Тем временем, прибывшие с Богданом казаки разбрелись по всему острову, выискивая старых приятелей и знакомых. Встреча Федора Богуна с сыном произошла обыденно, без эмоций. Казаки крепко обнялись, затем Федор, отстранив Ивана, взглянул ему в глаза:
– Ну, рассказывай, как ты тут?
Дышащее отвагой и смелостью красивое лицо молодого казака помрачнело:
– Да, о чем говорить, батько, сам не видишь? Ляхи на Сечи жируют, а мы тут ютимся, как убогие какие‑нибудь, без провианта и оружия. Все там осталось и самопалы, и пушки, и порох, – он махнул в сторону Микитиного Рога.
– А выбить их оттуда не пробовали? – поинтересовался отец.
Иван с досадой передернул плечами:
– Кошевой опасается, что сил у нас для этого не хватит. Да и то сказать, тут нас всего сотни три, а там ляхов раза в два больше. А ты сам как оказался на Сечи? – поинтересовался он.
Федор коротко рассказал о событиях, происшедших в последнее время.
– О, так и Хмель на Сечи, – оживился Иван, – давно его не видел.
Беседу отца и сына прервал могучий бас Нечая:
– Чтоб мне помереть, если это не Иван!
Великан – казак сжал в объятиях своего побратима. Началась оживленная беседа. Младшему Богуну в то время было немного за тридцать, но он уже приобрел известность среди реестровиков и запорожцев. В юности он участвовал в восстаниях Павлюка и Гуни, затем скрывался на Дону, потом вернулся на Сечь. Был он и в числе тех, кто с Кривоносом отправлялся во Францию. На Запорожье Иван возвратился совсем недавно и был от души рад видеть отца и давнего своего побратима Нечая.
Остальные прибывшие с Хмельницким казаки, также уже обменивались приветствиями со старыми знакомыми и приятелями. К исходу дня почти все запорожцы знали о приезде на Сечь бывшего чигиринского сотника.
Тимофей, Петр Дорошенко, Иван Брюховецкий, Славковский с жадным вниманием вглядывались в лица запорожцев, которых в последние годы не часто можно было встретить на волости. Из рассказов старшего поколения казаков они знали, что запорожцев от других отличает презрение к смерти и к любой власти, кроме кошевого и своих атаманов. Запорожские казаки никого не боялись и высказывались о польских магнатах так откровенно, как реестровые казаки никогда позволить себе не могли. Слава запорожцев, приобретенная в морских походах против турок и татар будоражила воображение молодых казаков, им хотелось быть такими же независимыми, мужественными и удачливыми, как и эти отважные рыцари Украйны.
На следующий день с утра довбыш ударил в бубен, созывая всех на раду. Когда все собрались на центральной площади, появились кошевой, войсковой есаул и Хмельницкий. Лутай держал в руке камышину – знак своей власти, Богдан, сжимая шапку в руках, стоял рядом с ним. Легкий ветерок слегка шевелил его густую уже слегка покрытую серебристой сединой чупрыну. Поприветствовав собравшихся, Лутай дал ему слово.
Многие из товарищества хорошо знали Хмельницкого и внимательно слушали его. Богдан начал с того, что напомнил о давних заслугах казаков в морских походах против турок, о том, как вместе с поляками ходили на Москву, как славно сражались в битве при Хотине.
– И чем же расплатились с нами ляхи за верность и преданность Отчизне? – задал он риторический вопрос. – Ординацией тридцать восьмого года, лишением всех вольностей и привилегий. Превратили нас в холопов, а теперь хотят лишить не только имущества, но и самой жизни.
Запорожцы слушали молча, то о чем говорил Хмельницкий, было созвучно их мыслям. Голос Богдана то гремел раскатами над площадью, то понижался до шепота. Закончив рассказ и о своих личных бедах, он воскликнул: «Но если ляхи поступили так со мной, заслуженным казаком, которого знает сам король, чигиринским сотником, то, как же они поступают с простым народом? Украйна – мать стонет, истекает кровью, она протягивает руки к вам своим защитникам, вопрошая, где же вы мои сыны, неужели отдадите свою мать на поругание?». В наступившей тишине раздался зычный голос красавца – запорожца с пышным темно‑каштановым чубом, которого все звали по имени Остап: «Так черт бы вас там побрал, что нет уже у вас сабель на боку, что вы терпите все эти бесчинства и позволяете ляхам терзать неньку – Украйну?»
– Вот, – громко сказал Богдан, указав рукой в сторону Остапа, – точно так же сказал мне и наш ясноосвецонный король, выслушав мои жалобы. Мало того, он пожаловал всех казаков привилегиями, увеличил до 20000 казацкий реестр, восстановил прежние вольности, послал для войска клейноды и гетманскую булаву. Но Барабаш с Караимовичем утаили королевские милости не только от вас, запорожцев, но даже от реестровых казаков.
Вся площадь зашумела. Раздались крики: «Да здравствует король! Долой панов и шляхту! Смерть изменнику Барабашу!». Когда шум немного стих, кто‑то выкрикнул: «А где эти привилегии сейчас?». Дождавшись пока умолкнет шум, Богдан театральным жестом достал из‑за пазухи королевское письмо и, потрясая им, крикнул: «Вот они у меня, я их выкрал у Барабаша, чтобы довести до всего товарищества, и вам теперь решать, как поступать дальше», а затем передал бумаги кошевому, который в наступившей тишине огласил их раде.
Речь Хмельницкого имела потрясающий успех. Тут же было решено формировать войско для восстания против панов. Правда, раздавались робкие крики, что лучше пойти в морской поход на турок, как, собственно, и повелевал король, но таких никто не слушал. Рада предложила избрать гетманом запорожским Богдана, но он отклонил это предложение, согласившись именоваться пока лишь наказным гетманом. По окончанию рады куренные атаманы развели своих казаков по куреням и все занялись подготовкой к предстоящим военным действиям.
Вечером вновь избранный наказной гетман, кошевой и куренные атаманы собрались на совет. Предложение Хмельницкого совершить нападение на польский гарнизон в Микитином Рогу пришлось казакам по душе. Да, по правде говоря, другого выхода и не было. Если решено было готовить восстание, то, в первую очередь, следовало обезопасить свой тыл. Кроме того, нужен был провиант, запасы которого хранились на Сечи, пушки, порох самопалы и пищали. Все это находилось в запорожском арсенале под контролем поляков. Некоторые из присутствовавших на совете сомневались, хватит ли у них сил для успешной вылазки, но Богдану удалось убедить их, что при внезапном нападении с берега и по воде план вполне осуществим.
– Мы под покровом темноты на рассвете тайно подберемся к польскому лагерю, и, прежде всего, захватим на пристани челны, – говорил Хмельницкий, – Пока основные наши силы будут атаковать с берега, другие без шума захватят провиант, оружие и, по возможности, пушки.
Наказной гетман особо подчеркнул, чтобы в затяжной бой никто не вступал, а, учинив побольше шума, и, захватив, что можно из продовольствия и амуниции, всем быстро возвращаться назад.