– Нам бы только добраться до Крылева, – говорил он Потоцкому, – а там мы уже в безопасности.
Но Чарнецкий не разделял его оптимизма.
– Заметил ли пан комиссар, – спросил он, – что казаки спокойно следуют за нами и даже прекратили нападения? Не видно и татар. Хмельницкий явно замышляет какую‑то каверзу.
Полковник оказался прав. Когда до Княжьих Байраков оставалось совсем немного, на отступающих поляков обрушился град свинца. Местность перед урочищем затянул черный пороховой дым. Запорожцы, скрытно обогнав поляков, вырыли у Княжьих Байраков окопы, преградив путь отступающим и вели теперь из них губительный огонь. Как только раздался первый залп, из густой степной травы по обе стороны польского войска вынырнули прятавшиеся там татары. С криками: «Алла!» они ринулись на польский обоз. Небо потемнело от тысяч стрел, в руках степняков появились арканы. Казацкая пехота, преследовавшая поляков на расстоянии ружейного выстрела, теперь ринулась в атаку. Закипела битва, постепенно перешедшая в настоящую резню. Потоцкий был дважды ранен в грудь и упал под копыта коня. Чарнецкий, подняв своего жеребца на дыбы, крутился волчком, щедро раздавая удары палашом. Его блестящий панцирь сверкал на солнце, а леопардовая шкура развевалась на плечах. Страшен был гусарский полковник в сабельном бою, но свистнул аркан в руке татарина и через секунду он слетел с лошади, потеряв сознание от удара о землю. Шемберг в ярости бросился с саблей на окруживших его казаков и был поднят ими на пики. Литвины во главе с Сапегой мужественно оборонялись в пешем строю, пробиваясь вперед. Им удалось ворваться в окопы и выбить оттуда казаков. Часть литвин даже прорвалась к урочищу, но тут их догнали и захватили в плен татары.
Когда Хмельницкий подъехал к месту боя, резня уже прекратилась. Захваченные в плен поляки были связаны татарами, которые грабили обоз. На одной из телег Хмельницкий увидел окровавленного Потоцкого. Над ним с повязкой на непокрытой голове склонился Чарнецкий.
Подняв голову, гусарский полковник с откровенной ненавистью взглянул в лицо запорожскому гетману.
– Жив? – спросил Хмельницкий, кивнув в сторону молодого каштеляна дережинского.
– Умер, – глухо ответил Чарнецкий, отвернув лицо.
– Отцы ели зеленый виноград, а у детей на зубах оскомина, – всплыла в памяти гетмана цитата из Евангелия. Он еще раз с легкой грустью посмотрел на красивое, уже охваченное смертной бледностью лицо юноши и тронул острогами коня.
Глава четвертая. Корсунь
Простившись с сыном, коронный гетман не стал возвращаться в Корсунь, а остался в Черкассах, ожидая прибытия князя Вишневецкого. Воевода русский откликнулся на его призыв одним из первых, обещая подойти со своими хоругвями в Черкассы не позднее середины мая. Хотя Потоцкий и был уверен в том, что его сын разобьет казаков, он решил этим не ограничиться, а двинуться на Сечь и уничтожить Запорожье.
Меряя шагами кабинет, он говорил Калиновскому, глядевшему со скучающим видом в открытое окно:
– В этот раз меня никто не остановит. Нет, клянусь Беллоной, больше я никого слушать не буду. Дождемся князя Иеремию и вместе выступим в поход. Мы сотрем Запорожье‑это проклятое змеиное логово с лица земли, навсегда уничтожим эту гидру вольнодумства и бунтарства.
Калиновский, ненавидевший казаков не меньше коронного гетмана, промолчал, задумчиво глядя в окно. Прошли уже две недели со дня отправки войска, но от Стефана Потоцкого не поступало никаких известий и это начинало тревожить польного гетмана. О том, что поляки могли потерпеть поражение, он не допускал даже и мысли, но не мог понять, почему ни от Потоцкого, ни от Барабаша за это время не прибыл ни один гонец.
Коронный гетман, между тем, распалялся все больше:
– Мы и так слишком много нянчились с этим быдлом. Тарас, Скидан, Павлюк, Гуня, Сулима – всех не перечесть. Сколько польской крови пролито, сколько убытков они нам причинили. Этот народ – все сплошь бунтари и смутьяны, мало я их пересадил на колья.
– Тем не менее, – не совсем вежливо и не впопад прервал его польный гетман, – мы не имеем никаких известий от нашего войска и, что там происходит в степи остается загадкой.
– Что пан этим хочет сказать? – сразу же набычился Потоцкий. – Может быть, пан думает, что мой сын потерпел поражение от какого‑то быдла? От этих холопов, которые и сабли в руках не держали.
– Я хотел сказать только то, что сказал, – ледяным тоном процедил Калиновский, – От пана каштеляна дережинского, уже более двух недель нет никаких известий. Поэтому, я, как польный гетман, поставленный на эту должность королем и сеймом, вправе и обязан предполагать все возможные причины, помешавшие ему сделать это. Тем более, что также не было гонцов от Барабаша и Кречовского.
Лицо краковского каштеляна покрылось пунцовыми пятнами:
– Панская дерзость переходит все границы, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, сказал он, – пан…
Он не успел закончить фразу, так как дверь распахнулась и на пороге появился дежурный офицер.
– Гонец от пана Гроздицкого с письмом к великому коронному гетману.
Когда гонец протянул Потоцкому послание от коменданта Кодака, тот выхватил его у него из рук, торопливо сломал печать и быстро прочитал. Лицо его внезапно побледнело. Он, молча протянул письмо польному гетману, и отошел к столу, опершись на него руками. Калиновский стал читать, чувствуя, как и от его лица отхлынула кровь – Гроздицкий сообщал, что реестровые казаки предали и перешли на сторону Хмельницкого, с которым соединилось также примерно четыре‑пять тысяч татар. О местонахождении Стефана Потоцкого комендант Кодака не знал, но предполагал, что он должен стоять лагерем где‑то в районе Желтых Вод и, по всей видимости, ему требуется помощь.
Калиновский отложил письмо в сторону и вопросительно посмотрел в глаза своему начальнику.
– Приказываю немедленно со всеми имеющимися в нашем распоряжении силами выступать к Желтым Водам, – прерывающимся от волнения голосом отдал распоряжение коронный гетман. Помолчав немного, он тихо добавил:
– Господи, только бы успеть.
Спустя некоторое время польские войска во главе с обоими гетманами выдвинулись из Черкасс. Все уже знали о том, что отряд Стефана Потоцкого из‑за предательства реестровиков оказался в тяжелом положении, поэтому двигались со всей возможной быстротой. К вечеру второго дня пути поляки подошли к Маслову Броду, где и остановились на ночлег.
Когда в штабной палатке Калиновский и Потоцкий, склонившись над картой, уточняли дальнейший маршрут движения, неподалеку от нее внезапно раздался шум, послышались чьи‑то взволнованные голоса, полог палатки распахнулся и оба гетмана увидели переступившего через порог человека в латах. Он был без головного убора, голова его была обязана какой‑то тряпкой с пятнами засохшей крови. Следы крови виднелись и на его лице, под лихорадочно блестевшими впалыми глазами чернели темные круги. Его кираса была погнута и пробита в нескольких местах.
– Пресвятая дева Мария! – в ужасе воскликнул гетман польный, вглядываясь в его лицо, – Это же пан Марк Гдешинский, поручик панцирной хоругви полковника Чарнецкого!
– Бывшей хоругви, – глухим голосом произнес шляхтич. – Нет больше хоругви, нет нашего войска. Шемберг погиб, Чарнецкий и Сапега в плену.
– А мой сын, – вскричал Потоцкий, подбежав к поручику и схватив его за руку, – что с моим сыном?
Гдешинский с жалостью посмотрел в побледневшее лицо коронного гетмана и сказал:
– Пан каштелян дережинский был храбрым воином и сражался отважно. Речь Посполитая не забудет его подвига.
Коронный гетман отшатнулся, закрыл лицо руками и, поддерживаемый Калиновским отошел к столу.
Когда спустя некоторое время Калиновский собрал военный совет, поручик Гдешинский подробно рассказал обо всем, что произошло у Желтых Вод и у Княжьих Байраков. Потоцкий, убитый горем, безучастно сидел за столом, обхватив голову руками. Польный гетман и остальные офицеры слушали рассказчика молча, только ужас морозным инеем леденил им души. Не сам факт победы казаков испугал их – такое случалось и раньше, а гибель всего польского войска, сокрушенного противником, которого прежде никто не хотел даже воспринимать всерьез.