– Как пану удалось избежать плена? – поинтересовался Калиновский, когда поручик закончил свой рассказ.
– После того, как литвины пана Сапеги прорвали линию казацких окопов, я с частью гусар присоединился к ним – ответил Гдешинский. – Уже впереди было чистое поле, сразу за урочищем и мы думали прорваться туда. Но из леса выскочили татары. Я был ранен в голову, упал с коня и скатился в байрак. Пришел в себя, когда уже стемнело, оказалось, лежу на самом дне оврага в какой‑то яме, потому меня и не обнаружили. Когда я выбрался наверх, то милях в двух увидел свет множества костров. На мое счастье поблизости от меня щипал траву оседланный конь. По‑видимому, накануне он убежал далеко в поле и его не заметили. Вот на нем я и добрался сюда, хорошо, что наткнулся на наш разъезд…
– А как пан думает, где сейчас Хмельницкий? – спросил польный гетман.
– Мне понадобилось два дня, чтобы добраться сюда, не думаю, чтобы я обогнал его намного.
По залу пронесся легкий шум. Все подумали об одном и том же – Хмельницкий с татарами уже рядом.
– Панове, предлагаю высказаться, как нам следует поступить, – обратился Калиновский к присутствующим, – двигаться навстречу бунтовщикам или отступить к северу и занять более выгодную позицию?
После недолгого молчания поднялся Петр Комаровский. Не новичок в военном деле, он одно время был комиссаром у реестровых казаков, хорошо знал тактику запорожцев и татар, а также и географию здешних мест.
– Если, у Хмельницкого при выходе его из Запорожья было даже три тысячи войска, – сказал он, – то после предательства реестровых полков и присоединения к нему татар, у него сейчас не менее двенадцати – тринадцати тысяч. Надо учесть, что каждый день войско бунтовщиков пополняется холопами. Если мы пойдем ему навстречу, то можем оказаться в западне. Думаю, следует отступить к Корсуню и стать возле него укрепленным лагерем. Там мы можем получать отовсюду подкрепления и использовать свое преимущество в артиллерии.
– Пан Комаровский забывает об одном важном обстоятельстве, – поднялся Юрий Казановский, младший отпрыск знаменитого в речи Посполитой шляхетского рода. – Если мы отойдем к Корсуню, то Хмельницкий ворвется на Украйну и заполыхает весь край. К нему тогда ежедневно будет присоединяться не сто, двести или даже тысяча холопов, а десятки тысяч! Если у него их сейчас пятнадцать тысяч, то под Корсунем будет уже сто тысяч!
Разгорелась дискуссия, большинство участников совета поддерживали Комаровского, но все соглашались, что есть резон и в словах Казановского.
Два полковника, сидевшие рядом в заднем ряду не принимали участия в диспуте, о чем‑то сосредоточенно думая. Один из них, Михал Хмелецкий, лет около сорока на вид, время от времени поглаживал рукой пшеничные усы, безучастно уставившись в пол перед собой. Его продолговатое худощавое лицо сохраняло бесстрастное выражение, но собравшийся морщинами лоб выдавал напряженную работу мысли. Это его посылал коронный гетман для переговоров к Хмельницкому, когда тот еще был на Сечи. Хмелецкие и Хмельницкие находились между собой в отдаленном родстве, но Михал был знаком с Богданом Зиновием еще со времен похода под Смоленск. Хмелецкий знал об обидах и унижениях, которые Богдан претерпел от Чаплинского и искренне сочувствовал ему. Первая победа, одержанная Хмельницким под Желтыми Водами, показала Хмелецкому, что у его дальнего родича весьма серьезные намерения.
– Чем черт не шутит, – думал он. – Хмель вполне может одолеть и обоих гетманов.
О том же размышлял и его приятель Ян Мрозовицкий, моложе его лет на пять. Он был родом из застянковой шляхты, не отличавшейся знатностью. В далекой юности он побывал на Запорожье, ходил под началом наказного гетмана Богдана Хмельницкого в поход на Константинополь и среди запорожцев у него было побратимов едва ли не половина Сечи, в том числе Иван Богун и Данила Нечай. Отличаясь удалью и отвагой, Мрозовицкий позднее выдвинулся на службе у коронного гетмана Конецпольского и незадолго до его кончины, возглавил, как и Хмелецкий, хоругвь польских драгун. Правда, служили в ней преимущественно малороссияне, которым уже более полугода не выплачивалось жалованье. У своих подчиненных лихой полковник пользовался непререкаемым авторитетом, заботился о своих людях и никому не давал их в обиду. Между собой они именовали его не Мрозовицкий, а Морозенко – прозвищем полученным еще в бытность его на Запорожье. Сейчас он сидел рядом с Хмелецким, склонив красивую голову с темно‑русой высоко подбритой чупрыной и думы его были созвучны мыслям своего товарища. Оба полковника хорошо знали настроения своих подчиненных, которые едва ли не открыто заявляли, что воевать со своими братьями‑запорожцами не будут.
Наконец, споры прекратились. Грузно поднявшись из‑за стола, коронный гетман обвел присутствующих тяжелым взглядом, требуя тишины. За последние несколько часов краковский каштелян, казалось, постарел на десяток лет. Глаза его налились кровью, одутловатые щеки еще больше обвисли.
Дождавшись тишины, Потоцкий сказал:
– Гнусная измена привела к гибели нашего передового отряда. Подлый враг торжествует победу. Но проиграть одно сражение – еще не значит проиграть войну. Сейчас мы должны отбросить все личное и думать о благе Отчизны. Враг стоит у ворот Речи Посполитой, враг коварный и сильный. Став у Корсуня, мы преградим ему путь на Волынь и Полесье, там к нам присоединится князь Иеремия и другие воеводы. Пан Комаровский прав у нас превосходство в артиллерии и мы должны его использовать.
Запорожский гетман простоял у Княжьих Байраков двое суток. Захваченных в плен поляков отдали Тугай‑бею, ему же достался и обоз. Среди пленных шляхтичей, оказавшихся в руках татар, гетман случайно увидел какого‑то шляхтича, в котором признал Ивана Выговского. Род Выговских был в дальнем родстве с Хмельницкими и даже носил один и тот же герб. Богдан раньше знал Выговского, как писаря при Шемберге и, выкупив его у Тугай‑бея, поручил вести дела в своей канцелярии. Петр Дорошенко к писарскому делу был равнодушен, рвался в бой и Хмельницкий решил назначить его сотником, освободив от писарских обязанностей.
На другой день казаки похоронили убитых, как обычно в братской могиле, возведя высокий курган. Церковную службу по погибшим не справляли, так как в запорожском войске не было священника.
После Княжьих Байраков запорожская артиллерия пополнилась пятнадцатью средними кулевринами, которые перемещались на двухколесных лафетах с помощью одной лошади. Таким образом, под командой обозного оказалось порядка сорока орудий, но гетман знал, что Потоцкий и Калиновский располагают гораздо большим количеством пушек, из которых почти все – кулеврины на конной тяге.
Можно было продолжать движение дальше, но Хмельницкий получил известие, что на соединение с ним спешит из Подолии Максим Кривонос и решил его подождать. Старые приятели встретились радостно и было чему радоваться – Кривонос привел с собой почти десятитысячное войско. Правда, у большей части вновь прибывшие имелись только косы и вилы, но их, как смогли, довооружили трофейным оружием.
Крестьянскую армию гетман не стал делить на полки, оставив начальствовать над ней произведенного в полковники Кривоноса, который уже сам назначил сотников и десятников. Было у крестьянской армии и свое знамя – красный крест на белом фоне с красной окантовкой.
От Княжьих Байраков объединенное войско двинулось в направлении Чигирина. Хмельницкий уже вынашивал мысли о том, как он пленит Чаплинского и, наслаждаясь своей местью, прикажет нарезать из его шкуры ремней, но в это время к нему поступили сведения о том, что Потоцкий и Калиновский со всеми своими силами отходят к Корсуню.
Гетман созвал раду. Кривонос, Кречовский, Дженджелей, Богун, Нечай, Чарнота и другие полковники были единодушны в своем мнении – настичь обоих гетманов под Корсунем и навязать им генеральное сражение. Тугай‑бей придерживался того же мнения, рассчитывая поживиться за счет богатого польского обоза.