Понимая, что это единственно правильное решение, Хмельницкий, скрепя сердце, вынужден был согласиться. Но нелегко ему было отказаться от мысли отложить встречу со своим заклятым врагом. Богдан беспокоился и о том, что Чаплинский может удрать в Лубны или скрыться в Малой Польше, поэтому действовать надо было быстро.
Вдруг ему в голову пришла удачная, как ему показалось, мысль и он крикнул джуре, чтобы к нему срочно вызвали Дорошенко.
Когда высокий широкоплечий юнак вошел в шатер и, сняв шапку поклонился гетману, Хмельницкий подошел к нему и, внимательно глядя в глаза, сказал:
– Петро, ты после смерти отца, моего старинного друга, всегда был для меня, как родной сын.
Щеки Дорошенко вспыхнули румянцем и он с чувством ответил:
– Спасибо, батько, я это знаю.
Положив ему руку на плечо, гетман мягко сказал:
– Выполни мою просьбу сынок. Я хочу тебе поручить одно очень личное дело. Видит Бог, хотел я сам его довести до конца, да приходится менять планы. Возьми себе тысячу казаков, со всех полков и, что есть духу, скачи в Чигирин. Коней у нас сейчас достаточно, а я скажу Ганже, чтобы он помог тебе отобрать хороших конников. В Чигирине первым делом отыщи Чаплинского и на аркане приведи ко мне! Только приведи живым! Но имей в виду – к Чигирину может подойти князь Ярема. С ним в бой не вступай, а отходи на соединение с нашими главными силами. Да, еще проследи, чтобы с головы пани Чаплинской и волос не упал.
Казак молча поклонился в пояс гетману:
– Сегодня же и отправлюсь в путь, не сомневайся, батько.
Хмельницкий обнял его и шепнул на ухо:
– Заодно, может, и об Оксане разузнаешь, как она там.
Петр залился румянцем, еще раз поклонился гетману и вышел из шатра.
Отступая в спешном порядке к Корсуню, коронный и польный гетманы, перейдя речку Рось, остановились примерно в миле за ним, у Стеблева, где и приступили к оборудованию лагеря. Выбранная позиция была достаточно сильной, так как здесь уже были какие‑то древние укрепления. Сюда могли подойти и подкрепления от местных магнатов, наконец осознавших всю опасность создавшегося положения и стягивающихся со своими надворными командами к гетманам. Потоцкий и Калиновский, несколько уступая Хмельницкому в живой силе, превосходили его более чем в два раза артиллерией. Расположив пушки на валах лагеря, гетманы были готовы выдержать даже продолжительную осаду, тем более, что Потоцкий получил известие, будто князь Иеремия Вишневецкий с шеститысячным войском уже выступил из Лубен.
Утром 14 мая коронному гетману доложили, что Хмельницкий подошел к Корсуню и находится от него всего в нескольких милях. Потоцкий, к этому времени несколько оправившийся после трагических событий, связанных со смертью сына, потирал руки:
– Ну, вот здесь и придет конец самозваному гетману. Он мне заплатит за все: и за мой позор, и за смерть сына!
Однако уже к обеду настроение коронного гетмана стало меняться. Захваченные в первых стычках с польскими разъездами казаки на дыбе, пытаемые раскаленным железом, стали давать показания, что у Хмельницкого одних татар больше пятидесяти тысяч и сам хан с ордой на подходе. О численности же казаков пленные вообще говорили, что им нет числа.
Полученные сведения заставили коронного гетмана задуматься о том, сумеет ли он при такой превосходстве в силах бунтовщиков продержаться до прихода князя Вишневецкого. В это время ему доложили, что две хоругви драгун, общей численностью около двух тысяч человек вместе с полковниками Мрозовицким и Хмелецким перешли на сторону противника.
Узнав о новой измене, каштелян краковский впал в ярость.
– Предательство, вокруг одно предательство! – кричал он, топая ногами. – Никому в этом проклятом крае нельзя доверять. Всех схизматов следует посадить на кол, все здесь выжечь дотла, чтоб и духу их холопского не было.
Несколько успокоившись, Потоцкий в своей гетманской резиденции в Корсуне созвал военный совет, чтобы обсудить дальнейшие действия.
Как всегда выдержанный и сохранявший присутствие духа польный гетман предлагал оставаться на месте.
– У Хмельницкого просто не может быть такого количества татар, о котором показывают пленные – доказывал он. – Сведения о его силах явно преувеличены. Но в любом случае отступать без боя нельзя. У нас превосходство в артиллерии и выгодная позиция.
Слово взял пан Синявский, недавно примкнувший к гетманам со своей надворной хоругвью:
– Оставаясь здесь, мы окажемся в ловушке. Хмельницкий начнет осаду нашего лагеря, а сам в это время обойдет Корсунь и вообще отрежет нам дорогу к отступлению.
Мнения разделились. Одни выступавшие поддерживали Калиновского, другие склонялись к тому, чтобы начать отступление, пока это еще возможно.
Потоцкий сидел молча за столом, подперев голову руками. Он временами обводил взглядом присутствующих, но лицо его оставалось бесстрастным.
В это время в зал вошел полковник Бегановский, командовавший панцирной хоругвью самого Потоцкого. На военном совете он не присутствовал, так как проводил рекогносцировку местности. Гремя шпорами и сверкая сталью своей кирасы, он прошел к коронному гетману и что‑то прошептал ему на ухо.
– Пусть его введут, – оживился краковский каштелян.
Наступила тишина. Все поняли, что Бегановский прибыл с какими‑то новыми известиями. Полковник вышел из зала, но, спустя несколько минут, возвратился вместе с невзрачным на вид человеком, судя по одежде, кем‑то из мещан. Видимо, он переживал не лучшие времена, так как одетая на нем серьмяга была довольно потрепана, кожа на черевиках местами полопалась, а густые с проседью волосы на голове давно не видели мыла. Комкая в руках поношенную овчинную шапку он, приниженно ссутулившись, робко оглядел зал и низко поклонился коронному гетману.
– Говори, – приказал тот.
– Я из местных мещан, Самуил Зарудный, – начал вошедший. – Хорошо знаю здешние места. Могу быть проводником и показать короткую дорогу через лес на Богуслав.
– Почему ты решил, что мы станем отступать? – резко спросил коронный гетман.
Мещанин потер грязной рукой небритую щетину на лице, выражавшем полную покорность судьбе, и посмотрел прямо в глаза гетману:
– Я своими глазами видел войско Хмельницкого. У него одних татар не меньше пятидесяти тысяч, да, говорят, хан с ордой на подходе. Вот я и подумал, что, может, вам понадобится проводник, чтобы отойти к Богуславу.
По залу пронесся легкий шум. То, о чем сказал Зарудный, полностью совпадало с показаниями пленных. Если у кого‑то и оставались еще сомнения в том, что с Хмельницким идет татарская орда, они развеялись.
– А почему ты хочешь нам помочь? – остро спросил коронный гетман. – Ты ведь из местных схизматов, а все вы на стороне бунтовщиков?
– Многие, – не стал возражать Зарудный, – но не все. Кроме того, я надеюсь, что ясновельможный пан гетман достойно наградит меня.
В его глазах блеснул хорошо знакомый коронному гетману огонек алчности.
– Ладно, а о каком коротком пути на Богуслав ты говоришь? – подумав, спросил Потоцкий.
– Через Гороховую Дубраву, – ответил мещанин. – Отсюда дорога идет через лес, а как минуешь Гороховую Дубраву, лес кончается. Оттуда до Богуслава рукой подать.
Потоцкий велел Зарудному подождать в приемной. Военный совет, несмотря на возражения Калиновского, принял решение отступать.
На рассвете 16 мая с первыми лучами показавшегося на горизонте дневного светила польские войска оставили свой лагерь и двинулись вслед за проводником в лес.
– Если выведешь нас к Богуславу, – говорил Потоцкий шагавшему рядом с его конем Зарудному, – то получишь тысячу золотых монет. Но, если заведешь в западню – живым тебе не уйти.
– О какой западне говорит ясновельможный гетман? – раболепно склонялся в низком поклоне Зарудный. – Как можно? Вот сейчас скоро начнется спуск в Гороховую Дубраву, а как выйдем из лесу, оттуда уже виден будет Богуслав.
Поляки торопились, но соблюдали порядок. По дороге нескончаемой чередой двигались их походные телеги. По обеим сторонам от них шла кавалерия. Между телегами кони тащили пушки. Пешие хоругви выступали в авангарде основных сил.