24 декабря утром гетман в окружении старшины подъехал к Золотым воротам, куда уже толпами валил народ. Там его встречали митрополит Сильвестр Косов и иерусалимский патриарх со всем духовенством и знатными горожанами. Хор киевской бурсы исполнил гимны на русском и латинском языках, воздавая ему хвалу, как новому Моисею, защитнику святой веры. Сошедшего с коня и преклонившего колено перед высшими иерархами церкви Хмельницкого, патриарх поздравил с победами, даровал ему отпущение грехов и высказал надежду, что он и впредь будет продолжать войну за святую веру против латинян.
Тронутый и обрадованный такой встречей, гетман воспользовался случаем и испросил разрешение вступить в брак с Барбарой Чаплинской, которое незамедлительно и получил. Его будущая жена тут же была окрещена по православному обычаю, и предыдущий брак, заключенный по католическому обряду был признан недействительным…
Пробыв несколько дней в Киеве, Хмельницкий не стал здесь задерживаться и отправился в Переяславль, где, как он уже знал, его ожидали послы сопредельных государств. Туда же должно было прибыть и польская комиссия Адама Киселя для обсуждения окончательных условий мирного договора.
Благодаря своему удобному географическому положению, Переяславль и до Хмельницкого нередко использовался в качестве сборного пункта для встреч представителей реестрового и запорожского казачества. Сюда проще было добраться в зимнее время и из Варшавы, и более удобно, чем на правый берег Днепра, из Москвы.
По прибытию в Переяславль гетман, прежде всего, совершил обряд церковного венчания, хотя некоторые полковники были этим его поступком недовольны и не приветствовали его брак с полячкой. Тимофей же вовсе не скрывал неприязни к мачехе и уклонился от присутствия на свадьбе.
– Не верю я этой лядской потаскухе, – говорил он Дорошенко, отправленного Хмельницким встречать царского посланника Унковского, приезда которого со дня на день ожидали в Переяславле. Тимофей под благовидным предлогом увязался вместе с ним, чтобы не присутствовать на свадебном пиршестве. – Я хорошо помню, как она с отцом заигрывала, когда еще не была женой Чаплинского, чуть ли не на шею ему вешалась. И за сестрами, и за Юрасиком помогала присматривать. Ну, еще бы, войсковой писарь реестровых казаков, обласканный самим королем. А как узнала, что у него, собственно, из‑за короля неприятности и начались, так сразу за Чаплинского замуж выскочила.
Дорошенко, который уже получил согласие Павла Яненко на брак с дочерью, был весел и радостен, готовый обнять весь белый свет, поэтому слова друга не воспринял всерьез…
– В конце концов, не тебе же с ней жить, – философски заметил он хмурому Тимофею. – А у гетмана у самого голова на плечах есть, ему виднее. Да и я ей благодарен за спасение Оксаны.
Тимофей еще более помрачнел, стеганул плеткой коня и поскакал вперед. Петр, обрадованный прекращением этого тягостного для него разговора, последовал за ним.
Помимо Унковского, в Перяславль прибыли послы из Константинополя и от семиградского князя Юрия Ракочи, неудачливого претендента на польский трон, а также от господарей молдавского и валашского. Турцию представлял силистрийский паша, издавна беспокоивший набегами своих татар границы Речи Посполитой. Он привез гетману богатые подарки от визиря, управлявшего страной от имени малолетнего султана, и предложение заключить союз против Польши. Хмельницкий, как обычно, прибегнув к дипломатии, прямого ответа на это предложение не дал, предлагая возвратиться к обсуждению этого вопроса в будущем. Однако в качестве первого шага была достигнута договоренность о свободном передвижении казаков по Черному морю и Архипелагу с правом беспошлинной торговли сроком на сто лет. В свою очередь, казаки обязались не нападать на турецкие города, а при необходимости защищать их. Собственно говоря, этот договор лишь зафиксировал реальное состояние отношений между Крымом, Турцией и Запорожским Войском, сложившихся к этому времени. С того момента, как Хмельницкий обратился за военной помощью к крымскому хану, Ислам‑Гирей считал его своим вассалом, сам находясь в вассальной зависимости от султана. Запорожский гетман эту реально сложившуюся политическую ситуацию превосходно осознавал, хотя внешне стремился выглядеть независимым и официально называл Ислам – Гирея своим союзником…
Молдавский господар Лупул, также находившийся в вассальной зависимости от Константинополя, предлагал Хмельницкому через своего посла заключить договор о дружбе. Добрососедские отношения с Яссами для казаков были важны, так как через Молдавию в то время шли основные торговые пути, в том числе и в Россию. Однако, ни для кого не было секретом, что положение самого Лупула становилось все более шатким. Внутри самой Молдавии у него было немало противников, перекупить же у султана право на господарство не составляло особого труда. В то же время, гетману было известно, что у Лупула есть дочь, Домна Александра, на которой он был бы не прочь женить Тимофея. По его мнению, такой брак был бы обоюдно выгодным. Молдавский посол не имел полномочий на решение данного вопроса, поэтому его отложили на будущее.
Посол Юрия Ракочи от имени семиградского князя предлагал Хмельницкому заключить союз и выступить против Польши. Если он отвоюет себе польский трон, Ракочи обещал ввести по всей Речи Посполитой свободу православию, а Хмельницкому – удельное княжество с центром в Киеве. Предложение это выглядело весьма заманчивым, но время для осуществления этих планов было уже упущено.
– Где же ты был, когда я с Войском стоял под Замостьем? – с горечью подумал гетман, выслушав предложение семиградского посланника. – Дорого яичко к Христову дню!
Высказав в дипломатичных выражениях, что сейчас у него с Яном Казимиром перемирие, нарушать которое в одностороннем порядке не годится, Богдан все же дал понять, что при определенных обстоятельствах к обсуждению предложения князя можно будет вернуться.
Встреча с московским посланником внешне выглядела теплой и сердечной. Унковский передал в подарок гетману от царя Алексея Михайловича собольи и куньи меха, а также ласковые слова и поздравления с одержанными победами.
– Его царское величество, – неторопливо вел речь Унковский, разглаживая густую бороду рукой, – желает тебе успехов, коли ты, гетман, отстаиваешь святую веру греческого закона от посягательств на нее латинства.
Хмельницкий, обладавший острым умом и умевший понимать недовысказанное, насторожился.
– Все ясно, – подумал он с досадой, – боярам выгодно представить нашу войну с ляхами не как восстание всего народа против засилья польских панов, а только, как борьбу православных казаков за греческую веру против унии.
– А окажет ли нам вооруженную помощь его царское величество, – он испытующе взглянул в глаза царскому посланнику, – если обстоятельства сложатся так, что нам придется продолжить войну за веру?
– Ты же знаешь, гетман, – уклончиво ответил Унковский, – что у нас с Речью Посполитой докончанье. Рушить его, без крайних причин на то, не годится.
Приемы посольств сопредельных государств с одной стороны тешили самолюбие гетмана, возвышая его и в собственных глазах и в глазах окружающих, а с другой, он все более осознавал свою значимость, не только как военного вождя восстания против Польши, но и державного властелина, определяющего политику на территории всей Южной Руси, в том числе и в области международных отношений. Идеалом государственного и общественно‑политического устройства края для него, по‑прежнему, оставалась казацкая автономия в составе Речи Посполитой, при условии возвращения казакам их льгот и привилегий, увеличения реестра и отказа от унии. Для него, как для казацкого вождя, его ближайшего окружения, большей части реестровых казаков и запорожцев этого было вполне достаточно. Они бы получили все, ради чего боролись, даже больше, но возникала другая проблема – как быть тем народным массам, которые поднялись вместе с казаками на борьбу и обеспечили им победу в этой войне? Они ведь, присоединившись к восстанию, тоже стали считать себя казаками и не желали возвращаться к своим прежним хлеборобским занятиям, не хотели снова пахать землю и выращивать урожай. Записать их всех в казацкий реестр? Король и сенат на это никогда не согласятся. А не записать – куда девать эту стотысячную массу народа?