Коронный гетман вздрогнул, лицо его покрылось красными пятнами, а рука непроизвольно потянулась к эфесу сабли, но он сдержал себя, вовремя поняв, что эту фразу Богдан произнес на латинском языке, которым никто из присутствовавших при этом казаков не владел. Однако, дерзость эту чигиринскому сотнику он потом долго простить не мог.
Увлеченный беседой со своими молодыми спутниками, Хмельницкий не заметил, как солнце стало клониться к западу. Пора было подумать о ночлеге. Богун предложил остановиться на берегу Базавлука, но Богдан решил разбить лагерь в степи. Отсюда уже было совсем недалеко до Микитиного Рога, где на Сечи теперь размещался польский гарнизон и реестровые казаки Черкасского полка. Запорожцы же перебрались на остров Бучки, ниже по течению Днепра. Для отряда Хмельницкого безопаснее было заночевать в открытой степи, так как у реки можно было подвергнуться внезапному нападению. Богун не стал спорить. Отъехав версты на две в степь, путники разбили лагерь на краю неглубокого байрака, какими во множестве изобиловали здешние места. Склоны его были покрыты густым кустарником, а внизу на дне струился какой‑то неглубокий ручей. Место для лагеря было удобное – и пресная вода и хворост для костра рядом. Пока часть казаков поила коней, нося воду из ручья в кожаных ведрах, другие собирали хворост и разжигали костер. Несколько человек ускакали к оставшемуся позади Базавлуку и в скором времени возвратились с двумя десятками крупных рыбин, которых поймали с помощью самодельных острог. Ужинали соломатой и щербой, обычной едой запорожских казаков, запивая ее добрыми глотками горилки. После ужина свободные от караульной службы казаки собрались у костра, где, разлегшись на попонах, задымили люльками. Тем временем, Хмельницкий продолжил свой экскурс в географию для казацкой молодежи:
– С нашей стороны мы с вами уже проезжали мелкую речушку Желтые Воды, напротив нее ближе к Днепру – верховья Саксагани, а сейчас за нами остался Базавлук. От впадения в него Самары и до Базавлука Днепр делает крутую излучину. Так вот, хлопцы, там за Кодаком уже начинаются настоящие пороги. Всего их насчитывают тринадцать. При невысоком уровне воды эти каменные скалы имеют в высоту два человеческих роста, но в паводок их все можно пройти на судах с неглубокой осадкой. У запорожцев считается, что только тогда можно стать настоящим казаком, когда пройдешь эти пороги, кроме Ненасытца. Ненасытец, же пройти еще никому не удавалось. Он выступает из реки на три человеческих роста и даже в половодье никогда полностью не покрывается водой. Подойдя к нему, все суда вытаскивают на берег и шагов 600 тянут волоком. Далее Днепр‑Славутич вновь становится судоходным, и, вырываясь из Кичкасового ущелья, иначе называемого «Волчье горло», разливается во всю свою ширь. Первый из островов после Кичкаса называется Хортица. Он расположен прямо за Кичкасовым перевозом и на нем почти сто лет назад казак Байда основал первую Запорожскую Сечь.
– А, правду сказывают, что Байда – дед князя Яремы? – спросил Дорошенко.
– Правда, Петро, – кивнул головой Богдан, – только не дед, а прадед. Все князья Вишневецкие до Яремы, исповедовали греческую веру, только он один передался католикам.
При упоминание об Иеремии Вишневецком среди слушателей Богдана послышались непроизвольные восклицания. Казаки старшего поколения относились к князю с откровенной ненавистью за его презрение к вере своих предков и жестокое обращение с русскими людьми в подвластных ему землях. Князь отвечал казакам тем же, являясь последовательным сторонником ликвидации казачества вообще. Однако, казаки уважали князя за смелость и недюжинный полководческий талант, а он, в свою очередь, ценил их неустрашимость и стойкость в бою.
За неспешной беседой совсем стемнело. Аксамитовый бархат небосвода усыпали тысячи ярких звезд. Казаки, за исключением караульных, стали укладываться спать. Дозорные разошлись по разным сторонам байрака, и вскоре около костра остался один Хмельницкий. Он полулежал на попоне, укрывшись от ночной прохлады керей, и изредка подбрасывал нарубленный днем хворост в огонь. Сон не шел к нему. Память настойчиво возвращалась к недавним событиям прошлого, стремясь найти в них ответ на мучивший его вопрос, что делать в будущем…
… Возвратившись из дальнего похода вместе с сыном Тимофеем, Хмельницкий не узнал родного Субботова. На его месте он застал пепелище. Усадьба была сожжена, все, что можно было унести, разграблено. Здесь Богдан узнал страшную весть об убийстве сына Андрея. Очевидцы из его арендаторов, рассказали ему, как черной тучей налетел на хутор подстароста Чаплинский со своими людьми, как они все крушили и ломали вокруг, а тех слуг Богдана, что пытались обороняться, связали и забрали с собой. Андрейка бросился с ножом на Чаплинского, за что тот приказал сечь его кнутом, пока он не испустил дух. Дочерей Хмельницкого и младшего сына Юрия пидсуседки успели спрятать. Потом усадьба была разграблена и подожжена.
Страшное горе, обрушившееся на чигиринского сотника, в одно мгновение покрыло его голову серебряной изморосью, гордый и независимый взор его очей погас, плечи его опустились, а спина сгорбилась. Те, кто видели все это, не могли поверить глазам своим – за считанные минуты казак в расцвете лет превратился в согбенного старца.
Похоронив сына, Богдан отправился к Конецпольскому с жалобой на Чаплинского, но молодой староста принял его холодно и посоветовал искать защиты своих прав в суде. Хмельницкий последовал его совету, но в суде возник вопрос о правах на хутор, а поскольку надлежащих документов он представить не смог, суд отказал в удовлетворении его требований. Чаплинский не скрывал своего торжества, а зять его открыто грозил, что сживет Хмельницкого со света. Куда было обращаться казаку за защитой, где искать справедливость?
Но подобно тому, как загнанный охотниками в ловушку раненый тигр, в тот момент, когда они уже торжествуют свой триумф, собрав последние силы, внезапно могучим прыжком вырывается на свободу и, скрывшись от людей, начинает затем им мстить, превращаясь в страшного тигра‑людоеда, так и Богдан, дотоле законопослушный и лояльный Речи Посполитой гражданин, превратился в душе своей в зловещего и неумолимого демона мести.
Собрав всю свою волю, Хмельницкий сделал вид, что смирился со своей участью. Он добросовестно исполнял свои обязанности по службе, угодливо вел себя с начальниками и даже с Чаплинским, но через верных казаков устанавливал и возобновлял старые связи с надежными приятелями во всех шести реестровых полках. В строжайшей тайне, доверившись лишь одному Ганже, он перевез часть, полученных им от короля и спрятанных в одной из днепровских пещер, денег в Чигирин. Отказавшись от намерения потратить их на строительство «чаек», Богдан использовал талеры и злотые на закупку через верных людей обмундирования для казаков и самопалов. Заказы размещались частями в разных малороссийских городах и местечках на подставных лиц.
Внешняя покорность судьбе, проявляемая Хмельницким, тронула даже Конецпольского. Как‑то староста вызвал к себе Чаплинского и настоятельно порекомендовал оставить чигиринского сотника в покое и не посягать больше на Субботово. На этом же настаивала и жена Чаплинского, молодая и богобоязненная женщина, ужаснувшаяся жестокостью, проявленной мужем. В старые времена пани Барбара Чаплинская, тогда еще незамужняя шляхтянка незнатного рода, была близка семье Богдана, помогала ухаживать за его детьми. Особенно к ней был привязан маленький Юрась, который не помнил своей матери…
Воспользовавшись этим Хмельницкий, как мог, привел усадьбу в порядок, даже ухитрился осенью собрать некоторый урожай. С началом холодов он, оставив при себе лишь Тимофея, остальных детей отправил к Якову Сомку. Обеспечив себе, таким образом, свободу действий, Хмельницкий снял просторный дом в Чигирине, где и поселился на зиму вместе с Тимофеем и Ганжой, а также несколькими джурами. Это ни у кого не вызвало подозрений, так как субботовская усадьба для жилья была мало пригодна.
Между тем, приближался праздник святого Николая‑угодника, широко отмечавшийся на Руси 6 декабря. Хмельницкий тоже собирался праздновать и пригласил прибыть к нему в Чигирин старого своего приятеля Ивана Барабаша. Но за несколько дней до этого, в глубокой тайне он принял у себя там же в Чигирине поздно ночью около тридцати посланцев от всех казацких полков. С собравшимися, большинство из которых он хорошо знал, Богдан поделился своим планом организации восстания против поляков. Ему, как и всем им, было известно, что с наступлением зимы коронный гетман уводит свои войска в Малую Польшу, а на Украйне остается только польный гетман примерно с 2–3 тысячами поляков, разбросанных по многим гарнизонам. Хмельницкий предлагал, используя численное преимущество реестровых казаков, выступить одновременно во всех малороссийских городах, расправиться с поляками, захватить арсеналы и вооружить казаков, не вошедших в реестр. Затем, соединившись с запорожцами, при поддержке короля добиться казацкой автономии на Украйне. План был достаточно реальным и его с энтузиазмом поддержали все присутствовавшие.