- Еще бы не знать, - тихо говорит она. - Ты сам объявил его нам.
- Да, верно... И узнав его из моих же уст, ты посмела нарушить закон?
Тем временем покидающие дворец стражи пробираются к свету:
- Тебе жаль ее? - спрашивает один другого.
- Жаль, - следует ответ. - Hо себя бы мне было жаль больше.
А в тронном зале гулкое эхо доносит тихо сказанные слова до всех, кто хочет их услышать:
- Я не нарушала - я исполнила Закон!
Правитель Фив молчит, подбирая подходящие слова.
- Он был сын моей матери, - продолжает она. - Есть старый, неписанный, но крепкий закон древних богинь - тело погибшего должно быть возвращено земле.
Если ты считаешь, дядюшка, что твоя воля должна чтиться выше его, то ты заставил меня сделать выбор. Я его сделала. Уступивший воле царей будет держать ответ перед богами. Я умру, но моя жизнь и так проходит в вечном горе.
Фиванские старцы великолепно умеют молчать, но отмечают, каждый про себя, что узнают в этой девушке крутой нрав ее отца. Креонт наконец находит слова - правда не те что искал:
- Тебе не стыдно?
Взгляды их скрещиваются:
- За что же, дядя?
- Хотя бы за то, что совершив преступление, ты еще и хвастаешься им мне в лицо... Эй, позвать Исмену! То-то я смотрю, младшая со вчерашнего дня мечется как сумасшедшая... Ради чего ты на это пошла?
- Ради своего брата.
- А тот убитый, не был твоим братом?
- Был - у них общие отец и мать.
- Зачем же ты оскорбляешь его память?
- Он бы не подтвердил твоих слов!
- Ты предпочла ему предателя!
- Смерть уравняла обоих, - впервые не выдержав, она взглядом ищет поддержки старейшин. - Они боятся - но думают так же.
- Враг остается врагом и после смерти! - зло заявляет Креонт, хорошо знающий чего стоит принципиальность старцев совета.
Она устало опускает глаза:
- У меня нет твоей ненависти. Я рождена любить.
- Скоро ты отправишься к мертвым, вслед за своим братцем - там люби, сколько хочешь!
Она снова в упор глядит на правителя:
- Я же сказала, что готова к смерти!
Как человек неглупый, Креонт понимает, насколько его торжество мнимо.
Появляется Исмена и он переносит свой гнев на другую, более податливую дочь Эдипа. При известном навыке люди способны поддерживать видимость спокойствия - но состояние их духа часто выдает несвязность речей:
- Ты, вползшая ехидной в мой дом, - начинает он, - сосавшая мою кровь... Где были мои глаза, почему я не видел, какие две чумы воспитал на свою погибель!
Порой очень жаль что людям не дано слышать хохот своих богов...
- Признаешься во всем или будешь клясться что ничего не знала?
Исмена выглядит спокойной - но это спокойствие опустошенной души. Ее глаза темны:
- Если сестра признала вину - я готова вместе с ней нести ответ.
Антигона качает головой:
- Hенужная жертва. Ты отказалась и я все сделала сама.
Эти, как может показаться, такие похожие дочери Эдипа наблюдателю внимательному дали бы пищу для размышлений о природе того внутреннего огня, без которого влечение, толкающее мужчину к женщине, никогда не перерастет во всепоглощающую страсть - порой даже более сильную, чем смерть...
- Hо я хочу разделить твою судьбу!
- Это лишь слова.
- Зачем ты отталкиваешь меня?
- Потому что ты жива - я же мертва и послужу мертвым.
- Одна из них сошла с ума, - резюмирует правитель Фив. - Другая безумна от рожденья.
Смеясь, белокурый бог трижды беззвучно хлопает в ладоши. Исмена поворачивается к Креонту:
- Горе многих лишает разума! - бросает она.
- Тебя например, раз ты так стремишься впутаться в эту историю!
- Как я без нее буду жить?
- Что значит "ее"? "Ее" уже нет!
- И ты сможешь казнить невесту сына?
- Для сева земли всякие пригодны! - злорадно изрекает Креонт, намекая на пословицу, гласящую, что женщина лишь пашня, ждущая мужчину, который бросит в нее свое семя.
- Тебе никогда не увидеть такой любви!
- У моего сына не будет паршивой жены!
Губы Антигоны чуть кривит улыбка - стоящая проклятья:
- О милый Гемон! Как ты унижен... Так смерть моя решена?
- Да! Готовься к ней.
Один из хорошо умеющих молчать величавых старцев наклоняется к уху другого:
- Однако, правду говорят, - тихчайше шепелявит он. - Какое-то проклятье нависает над родом фиванских царей...
В то самое время, пока в семивратных Фивах продолжается этот далеко зашедший спор, возникший как может показаться лишь из-за одного не преданного земле тела, а на самом деле снова решающий, будет ли в мире людей власть потомков Крона чтиться выше, чем законы древних, уходящих в прошлое богинь-матерей, на великом острове, далеко к югу, за россыпью островов Кикладского архипелага, в сердце великого и славнейшего из городов Ойкумены, царь-жрец, называющий себя сыном Зевса, с задумчивой сосредоточенностью всматривается в пустые глаза-прорези рогатой маски.
Hельзя пренебрегать маской, которую хотите надеть - ее черты наложатся на вашу душу. Hадев личину рогатого зверя, повелитель Крита входит в святилище, полное неподвижных статуй и людей, ждущих лишь его. Из рук жреца он берет тяжелый, широколезвенный двойной топор - и вот белый, без единой отметины бык, сраженный одним ударом, даже не замычав, валится на жертвенник. Жрецы, как положено, следят за тем что бы кровь стекла точно по камням со священными письменами, но она сразу сворачивается, не успев даже окропить жертвенник. Это знак, жертва неугодна богу... а в тот же миг вошедший страж Лабиринта сообщает царю, что заключенное там чудовище, порождение проклятия, безумия и похоти, снова ревет, сотрясая ударами ворота и требуя новую жертву...
А в этот миг, накрытая густой лиственной тенью одного из окружающих огромный дворец орошаемых садов, задумчивая девочка, черные волосы которой схвачены исскустно вычеканенным золотым обручем, тянет руку к розе - и как когда-то давно вскрикивает, уколов ладонь о снова забытые шипы...
Однако Креонту еще приходиться иметь дело с собственным сыном, а с ним чувствовать себя царем оказывается труднее, чем с осиротевшими девушками и послушными старцами совета. Кстати, Гемон - значит "кровавый".
Верный испытанной житейской стратегии, Креонт начинает свою оборону с нападения: