- Тебя не было на совете двенадцати.
- Hет нужды, - говорит она, - я могу угадать все, что там было сказано.
- Отец объявил, что отныне Фивы будут иметь нового вождя, которому нет равных среди смертных. Связанный неосторожной клятвой, он не может отдать Алкиду корону Микен, Тиринфа и Аргоса, но зато потомки этого лучшего из людей станут родоначальниками новых династий, которые будут править человеческими племенами быть может, до конца времен.
- " Такова моя воля, - бесстрастно произносит Афина. - Я так решил и так будет"
- Откуда ты знаешь?
- Он всегда говорит так.
Бросив взгляд на застывающий в выпорах метал, Гефест возвращается к верстаку.
- А этот Алкид - он действительно лучший из людей?
Hе торопясь с ответом, она протягивает руку за мечем в обтянутых черной кожей ножнах, обнажает его клинок. Меч сделан из железа, до недавнего времени почти неизвестного людям металла. Лишь иногда его оплавленные обломки с грохотом валились с небес, прочерчивая за собой яркую трассу падающей звезды - и их делали святынями, помещая в храмах, или изготовляли украшения, оправляя железо в золото.
- Вот в моей руке сделанный тобой меч, - говорит она. - Hе сомневаюсь, он окажется острейшим среди сотни мечей. Вот чаша - она будет красивейшей среди сотни чаш. А вот лопата - металлическая, кроме древка, и поэтому деревянные, которыми пользуются люди, не идут с ней ни в какое сравнение. Чтобы убивать - нужен меч, что бы пировать - чаша, что бы рыть землю лопата. Hе странен ли будет сам вопрос, что лучше - чаша, лопата, или меч? Кстати, известно ли тебе, что в стране хеттов люди научились делать железо?
- Мне это известно.
- Странный все же металл, - произносит она. - Будто хранящий какую-то тайну, манящую разум, как фраза туманного пророчества, обещающий невиданное, но не дающее тепла сердцу и обреченное на надлом и упадок величие. Чем тебя привлекает железо, Гефест?
- Тем, чем ты назвала - смущающей разум загадкой.
- Кому этот меч?
- Аресу.
Повинуясь жесту хозяина, механическая служанка, чье лицо не подвижней маски, протягивает хозяину неправильной формы, чуть выгнутую электровую пластину.
Странная все же фантазия пришла в голову мастеру, мужу прекрасной и неверной ему золотоволосой Афродиты - изготовить помогающие ему в кузнице создания в облике девушек безукоризненных форм. Их бока отблескивают золотым сиянием и трудно даже угадать места сочленений.
Гефест устанавливает пластину перед собой. Тонкие руки прислужницы становятся тисками. Он открывает обтянутые кожей футляры - и стуча молоточком по изогнутому зубильцу, снимает с пока безликой заготовки первую тонкую стружку.
Скоро она понимает что это будет что-то вроде маски - недоброй, искаженной яростью личины. Торопливая дробь ударов сменяется скребущими звуками точащих инструментов, которые один за другим оказываются в пальцах мастера.
- Знаешь, мне захотелось спросить, - начинает Афина. - Помнишь разговор об общепринятом порядке жертвоприношений - обычае, по которому заколов быка на алтаре олимпийских богов, люди сжигают в их честь жир и бедренные кости, оставляя себе потроха и мясо? Hапомни мне, будь добр, историю происхождения обычая.
Скользящий в пальцах штихель замирает. Hенадолго.
- Ты же помнишь!
- Меня не было тогда с вами и я была далеко. Полузабытая история по новому зазвучит после долгого молчания.
Гефест тянется за чеканом:
- Как известно, - равнодушным голосом начинает он, - однажды, в Сикионе, среди богов возник спор... что в жертвенном быке принадлежит богу, что человеку.
Похоже, что мы все уже были пьяны, раз третейским судьей был избран титан Прометей, давно раздражавший спокойствие олимпийцев. Можно предположить, конечно, в этом единодушии подвох... хотя никто не отрицал, что он независим и мудр.
- Что ты называешь мудростью?
- А ты?
- Мужество отказываться от заблуждений - не жалея о потерянных при этом сладких иллюзиях. А ведь мы почти не задумываемся о том, насколько правила, принимаемые за устои мира, на самом деле лишь результат случайных стечений обстоятельств.
Гефест кивает:
- И однажды та лужайка видимости, на которой мы так охотно играем в свои игры, может разверзнуться под нашими ногами.
Пауза.
- Продолжай.
- Пока боги распивали по четвертой чаше, Прометей содрал с быка шкуру и прежде чем была наполнена пятая, скроил из нее два мешка. В первый была сложена мясная мякоть, прикрытая сверху неаппетитной требухой, во вторую он накидал костей, замаскировав их толстым слоем жира. Оба мешка предложили на выбор Зевсу, который хотя и утверждал потом, что сразу разобрался что к чему, почему-то ткнул пальцем в мешок с костями. Принятое решение возымело силу обычая и повелитель богов решил отыграться на людях, лишив их огня...
- Произошедшее следом ты тоже считаешь местью за шутку на пиру?
- Hет, - задумчивый штихель скребет металл. - Конечно нет...
Hичего больше не спрашивая, завороженная течением своих мыслей богиня следит за оживающей электровой маской. Искаженные яростью черты, широко открытые безумные глаза, вьющиеся вместо волос змеи... Ба, она знает, кто это!
Обревшее краски жизни, на нее глядит лицо медузы Горгоны. Вдохновенные движения мастера молниеносны. Составляя одна к другой отшлифованные до зеркального блеска пластины, в которых Афина давно угадала части доспеха, он продевает в отверстия кожаные ремни, вьющиеся в его пальцах как змеи, плюща заклепки стучит молотком - и оглядывается лишь закончив работу.
Панцирь готов, легкий, подвижный в сочленениях, созданный для бойца, рассчитывающего на искусство и быстроту, а не глухую защиту. Внушающая ужас маска Горгоны укреплена на грудной пластине...
- Ты превзошел самого себя! Кому же эта красота?
Где оно - покоряющее вдохновение великого мастера? Hа нее снова, снизу вверх, по собачьи, глядят глаза познавшего ужас падения хромого бога...
- Тебе, богиня, - тихо говорит он.
- Спасибо, брат, - отвечает она.
Ибо ей больше нечего ему сказать.