Князь Мал двумя руками ухватился за грудь и пополз на коленях к Ольге.
— Хочешь жить, — сказала Ольга, — борись с медведем.
Мал приподнялся и рухнул на землю бездыханный.
— Отпустите зверя, — сказала Ольга, — пусть живет.
Люди расступились, медведь, будто нехотя, косолапо двинулся к лесу.
Куковала кукушка.
Свенельд спросил Ольгу:
— Тебе кукует?
— Медведю, — ответила Ольга. — А теперь сожгите город!
— Тетенька! — невесть откуда бросилась в подол Ольге девчушка. — Не-е-е надо! Тетенька! У меня в Любече братик сгорел! Не надо, тетенька!
Ольга очнулась, будто от дурного спа:
— Не надо… не надо, доченька…
И расплакалась как последняя баба.
— Та девочка — это я и была, — устало закончила Малуша. — С той поры была при княгине.
Кони шли шагом.
— Мать, — сказал Владимир, — я буду киевским князем. Потом, не скоро… Я не поеду в Любеч прятаться и вернусь к отцу! И не пробуй меня догнать, мама. Облака не догонишь… Прощай!
Владимир развернул коня и пустил его вскачь.
Схватили Владимира под самым Киевом. Как ни отбивался мальчишка, ссадили с коня, заткнули кляпом рот, связали руки за спиной, кинули поперек чужого седла, торопливой рысью побежали в город. Только и успел рассмотреть в темноте кривую ухмылку старого знакомца — гонца да услышал его торопливый приказ:
— В огнищанскую баню его упрячьте, коня — в стойло на место, да оботрите насухо.
…Вскоре бросили, развязав руки, в баню, во тьму. Грюкнул запор. Глухие голоса послышались за дверью:
— Думаешь, скажет, куда бегал?
— У меня заговорит…
— Огнем пытать не дозволят.
— Зачем огнем… Чтоб заговорил, надобно вложить в зубы конские удила, подвесить за руки, а бить не по телу, а по стене супротив сердца… Почнет говорить…
— Малушу надобно стеречь, Малуша князю может поведать…
Голоса удалились. Стало тихо.
И и этой тишине Владимир вдруг почувствовал, что он в бане не один. Присмотрелся. В углу сидел старик — древний, косматый, худой.
Старик заговорил, будто ждал Владимира:
— Обвели тебя, Владимир, вокруг пальца.
— Кто обвел? — встрепенулся мальчишка.
— Известно кто — братья твои старшие.
— Почем знаешь?
— А я ведун. Волхв. Ильм меня зовут.
— Как обвели?
— Малушу напугали, подослали ей своего человека — Виверу, наговорили, будто убьют тебя этой ночью. Вот она и всполошилась и побежала. А им только этого и надобно, затем вас и выпустили из города. А князю донесли, будто ты па киевский стол заришься, за подмогой побежал. Худо, брат, худо. Теперь не докажешь своей правды. Про удила слыхал? Это они нарочно так громко баяли — знали, что ты слушаешь. Стращают.
Небо за крошечным окном бани засерело.
— Откуда все знаешь? Может, и ты с ними заодно?
— Ведун я. Ильм все знает.
— А пошто ты в этой бане сидишь?
— Знал, что тебя сюда приведут. Вот и дожидаюсь тебя здесь целую ночь. — Старик встал. — Сейчас баню истопим.
— Зачем?
— Я перед смертью помоюсь… Тебя от смерти заговорю…
Старик, покряхтывая, неторопливо подошел к очагу. Сунул руку в пепел, пошарил, что-то бормоча, вынул остывший уголек. Покатал его на ладони, продолжая что-то нашептывать. Уголек тихо затрещал и вдруг расцвел на ладони пунцовым цветком — вспыхнул. Старик бросил его в очаг — уголек замерцал голубыми языками пламени.
Владимир зачарованно следил за Ильмом.
— Ильм, как ты сделал это?
Старик не ответил, подбросил в огонь лучины, потом поленьев.
— Дрова откуда? — уже ничего не понимая, потрясенно спросил мальчишка.
— С вечера припас. Это тоже ильм, еще называют его вяз. Самое жаркое дерево для ба-ни, береза такого жара не даст. Раздевайся, сынок.
— Так ведь вода холодная, — растерянно проговорил Владимир и увидел, что в тот же миг забурлила вода в котле и клубы пара наполнили баню.
— Зачем ты пришел сюда, Ильм?
— Разве не понял? Ты хотел все знать про свою бабку, старую княгиню… Я про нес много чего знаю. Я ей сны разгадывал…
Мальчик растерянно озирался:
— Я боюсь тебя… Как ты огонь добыл?
Старик обернулся с тихой улыбкой к мальчику:
— Говорю тебе, с вечера припас. Жар в нем был в середке…
— А вода?
— Много будешь знать — скоро состаришься…
Старик опустил в кипящий котел веник, по не березовый, а собранный из сухих болотных и степных трав. Владимир, уже ничему не удивляясь, послушно разделся. Старик вынул из-за пазухи сухую корку хлеба, стал обтирать ею юного князя, невнятно бормоча какие-то заклинания. Потом объяснил: