– Вот теперь понятно разъяснил, папаша, – лихие головы говорят, – благодарствуем за науку. Впредь знать будем, что почем. А сейчас угощайся, папаша, ешь-пей вволю.
Тут один из душегубцев встает и выходит из избушки на крыльцо за малой надобностью. А там стоит, шатается от винца, по ветру струю правит. Аншлаг тотчас Башку под бок толк и сам первым к крыльцу подкатывается. Как душегубец штаны оправил, его по макушке железкой приложили и на землю валят. Он и захрапел сразу. Аншлаг карманы ему обыскал и деньжищи Иван Сидорыча вынул, а после того оба кувырнулись к воротам и в ночи растаяли.
А из дома две лихие головы на шорох выглянули, товарища возле крыльца увидали, распростертого да поверженного, и давай принюхиваться. Потому как Аншлаг на душегубце ту знатную вонь, от клада которая, оставил, по карманам шаря.
– Опростался, – говорят, – как свинья.
И ушли обратно в избу, доедать-допивать, девку крашеную, а может, и русалку, зацеловывать. А Иван Сидорыч в окно просунулся до плеч и тоже воздухом задышал.
– Дух, – говорит, – какой знакомый.
А ему объясняют, что, мол, товарищ опростоволосился, с кем не бывает. Но Иван Сидорыч им не поверил.
– Нет, – говорит, – тут что-то другое. Тухлые яйца здесь, вот что. А это что-нибудь да значит. – И, задумчивый, обратно из окна убрался.
А Башка с Аншлагом подобрали ослабевшего Студня да прочь припустили.
– Вот она, выдержка! – Аншлаг деньжищами в воздухе машет и от удачи распирается. – На троих по целой куче каждому.
Но Студень на бумажки душегубские глядеть не может, а Башка говорит, от вони морщась:
– Твой клад, себе и бери. Возвращаться надо.
На тропинку болотную с островов скоро снова вышли, по жиже захлюпали. По сторонам не глядя, на обманки зазывные не тратясь, быстро зашагали. А Студень, от ходьбы оклемавшись, говорит:
– Там на жерди голова висела, с лицом будто стесанным. Это его.
– Кого его? – спрашивают.
– Который во сне ко мне приходил и еще прийти обещал, лицо мое выпрашивал взамен желаний.
– Тьфу ты, – Аншлаг плюется, – замороченный-обмороченный.
И Башка тоже говорит:
– Показалось.
Болото кончилось, по лесу пошли, а там уже свирестель утренняя начинается, птахи рассвет зовут. Вдруг слышат: свист разбойный издали. Ну, решили, погоня за ними от избушки душегубской, прознали там, верно, кто товарища спать уложил и опростоволосил. А от свиста тут ветер поднялся, сперва по верхушкам прошелся, потом ниже спустился, да крепчать начал. Скоро по лесу целая буря гуляла, деревья гнула и ломила, валуны замшелые из земли вытаскивала. От завыванья в ушах томленье началось, все трое по траве распластались да за стволы уцепились, чтоб не улететь и костей не растерять. Да если б продлилась буря еще малую толику времени, точно улетели бы. Но тут затишье настало, деревья попадали еще недолго с ужасным стоном и в умирение опять пришли. А птахи, которых почему-либо не сдуло напрочь, такую свирестель недовольную подняли, что хоть опять наземь ложись и уши затыкай. Башка из-под веток сшибленных выбрался и говорит:
– Это небывальщина, такого свиста уже триста лет не было. Будто старый хрыч Соловей-разбойник из могилы вылез и тешится.
– Или инкарнация у него объявилась, – сопит Аншлаг, старой корягой по затылку пришибленный.
– Скорее надо уходить отсюда, может, он еще не все высвистал, – отвечает Студень, вылезая из муравейника да стряхивая букашек из пазухи.
Согласились с ним, взяли руки в ноги и вмиг из леса выкатились, а там налетели на поповского сына, Никитушку Пересветова, учился с ними вместе. Стоит, на природу смотрит, рассвет, должно, встречает или, может, епитимью исполняет, как у них, благочинных, принято.
– Вы чего на людей бросаетесь? – спрашивает недовольно.
А Башка, Студень и Аншлаг не то что не дружили с поповичем, а так, терпели. И тоже встрече не рады.
– Тебе чего надо? – в ответ спрашивают. – Мы тебя не трогаем.
– Ясно, не трогаете, а только чуть с ног не сбили, – отвечает Никитушка.
– Был бы ты сейчас в лесу, сам бы рылом в землю лег, – говорят. – Не слыхал, Соловей-разбойник у нас новый объявился? Свистит, душегуб, деревья ломает.
– Ну? – Никитушка спрашивает недоверчиво. – Прямо так сам Соловей-разбойник? Врете, верно.
– Вот тебе и ну. Пойди проверь, стволов навалено – жуть. Сами чуть живые остались.