За последние несколько дней маркиза ясно поняла, что лучше ни с кем не спорить. Тогда ее скорее оставляют в покое. Серж под негромкое бормотание, раздающееся в комнате, мирно засопел. Катрин переложила его рядом с собой и стала послушно смотреть историю, как ей велела Мари.
Королева, между тем, уныло поглядывала на часы, толком не понимая, сколько времени могло пройти в Трезмоне… Да сколько угодно! И, что страшно, каждая секунда отделяла ее от Мишеля все дальше. Молиться она не очень умела. Стоя на кухне и соображая, что приготовить из того немногого, что имелось в холодильнике, она обращалась к собственному мужу, то ругая его последними словами и иногда на латыни, если французского не хватало, то требовала вернуть их назад в Фенеллу, то уговаривала, чтобы он только остался в живых. Ведь она прекрасно отдавала себе отчет в том, что он мог отправить ее так далеко от себя в том единственном случае, если был уверен, что им грозила страшная опасность. Ей, их сыну, их дому.
В груди болезненно затрепыхалось сердце — дому… Трезмону…
— Катрин! — позвала Мари маркизу.
Некоторое время спустя она услышала за своей спиной:
— Слушаю вас, Ваше Величество!
— Я пойду за… ну почти за кормилицей для Клода, — с легкомысленной улыбкой заявила Мари. — Вы присмотрите за детьми? Здесь нянек нет.
— Присмотрю, Ваше Величество, — спокойно проговорила Катрин и вернулась в комнату.
Мари оставалось только вздохнуть. Все было бесполезно.
Она отправилась переодеваться.
И с ужасом обнаружила, что ей совершенно неудобно в таких привычных в прошлой жизни джинсах. Ожерелье-змею снимать с шеи не стала, оставила под свитером. Накинула куртку. И поплелась в гостиную, чтобы еще раз посмотреть на маркизу и детей. Зрелище было более чем унылое. Если даже телевизор не произвел никакого впечатления…
— Катрин, я скоро, — зачем-то бросила она, уверенная, что та ничего не видит и не слышит.
Дорогой до ближайшего супермаркета в очередной раз металась от отчаяния к злости. От растерянности к тревоге. До тех пор, пока ее душу не сковал самый настоящий страх. Страх, что назад она уже не сможет вернуться. И это будет означать, что там, в том далеком прошлом, не существующем для окружающего мира, с единственным человеком, которого она могла любить, произошло что-то страшное. Мари гнала от себя эту мысль, но та настойчиво преследовала ее.
Королева долго бродила между полок с детским питанием, в котором она ничего не понимала в силу того, что Мишеля она целый год кормила сама, заявив мужу, что не потерпит в доме кормилицы, да и смесей для кормления в двенадцатом веке не водилось. Выбрав наугад несколько банок, она опустила их в тележку и сердито пробормотала:
— Если у него приключится несварение, тоже ты будешь виноват.
Подгузники. Мари долго не разбиралась. Тут все просто. Марка и примерный вес. Побольше для Мишеля, поменьше — для Клода.
Потом были ряды с молочной продукцией. Мари морщилась, глядя на многочисленные бутылки, вспоминая молоко из Фенеллы. Уж что-что, а в гастрономическом смысле Трезмон явно превзошел хваленый двадцать первый век.
Потом в голову ей пришло, что с тремя детьми далеко не уйдешь, и она решительно направилась в отдел с детскими товарами. Взяла наугад рюкзак-кенгуру синего цвета — для Клода.
Но самый ужас настал, когда она взялась за поиски детской одежды. Потому что размеров она не знала. Дома детям шили лучшие трезмонские белошвейки. Здесь же с этим были сложности. Кто шил, как и из чего — она не имела понятия. Собрав целый ворох детских одежек, в том числе и теплых, она проследовала к кассе, молясь о том, чтобы кредитка была в порядке. Ей повезло. Она снова прикинула, когда в последний раз была здесь по меркам двадцать первого века. А когда обнаружила на чеке 28 декабря, ей оставалось только рассмеяться — четыре дня. Четыре дня здесь и больше года — дома.
Чтобы ехать обратно, груженная пакетами, она поймала такси.
И, входя в квартиру, снова уговаривала кого-то, чтобы за время ее отсутствия ничего не случилось.
Кто-то, вероятно, услышал уговоры Ее Величества, в чем она могла сама убедиться. Посреди ковра в центре комнаты сидела маркиза де Конфьян. Вокруг нее, догоняя друг друга, ползали довольные происходящим Мишель и Серж. Серж иногда вскакивал на ножки, дергал мать за прядь волос и весело смеялся. Ему вторил Клод, которого Катрин держала на руках, и размахивал кулачками. Мишель же пытался что-то сказать Клоду, прислушиваясь к его лопотанию.