Едва добравшись до логова, он бросился туда, где шумно протекала пирушка.
— Якул где? — спросил он у первой попавшейся пьяной морды и скривился — этак работу не сработаешь, когда они едва на ногах стоят.
— У себя, где ж ему еще быть-то? — ответил разбойник.
— Один?
— Клодин, как видишь, давно уже со стариной Гулем.
— Клодин, как знаешь, все не успокоится! — засмеялся Шаню.
— Так Якул ей косы повысмыкает и обратно Гулю отдаст. Лысой.
Шаню поморщился и направился в покои предводителя.
Тот появился в шайке не так давно. Был из благородных, случайно попавших в лапы разбойников, но во время нападения сразил насмерть прежнего атамана, чем так восхитил всех прочих, что те предложили ему жизнь, если он согласится возглавить их. Признаться, по покойному бывшему монаху не плакали. При нем ни выпить, ни девку потрогать было нельзя.
Новый же предводитель, прозванный Якулом, за дело взялся со всей серьезностью. И долго томившиеся в нищете бандиты, наконец, выдохнули спокойнее — жизнь-то налаживалась.
Он и впрямь был Якулом, который, выбрав свою жертву, бросался на нее словно бы из ниоткуда и сражал наповал. О том, кто он и откуда, никто не знал, да Якул и не рассказывал. Вопросов ему почти не задавали. Он мрачнел и посылал к черту. Но все давно привыкли к таким переменам его настроения. Приятели по клинку не понимали его. Да и не особенно вникали. Довольно того, что Якул был отважен и силен.
Дверь скрипнула, и Шаню оказался в святая святых башни на Ястребиной горе. Эта комната всегда казалась ему волшебной сокровищницей, где хранились удивительные вещи. Она была полна сундуков. Прежде мрачных, покрытых паутиной… Теперь же здесь все привели в порядок. И многое из этих сундуков было извлечено на свет. Якул ел и пил только из дорогой посуды, которая там нашлась. Комнату украсили удивительными шпалерами, и когда Шаню попадал сюда, он мог подолгу изучать картины на них — такие он не видал никогда в жизни. Вот и теперь, едва войдя в комнату, он уперся взглядом в одну из таких шпалер, изображавших замысловатый сюжет из придворной жизни.
В полумраке покоев, освещенных единственным факелом, сидя на медвежьей шкуре, наброшенной на постель, струны своего дульцимера перебирал сам Якул. Играл он куда лучше цыгана, чем вызывал живейшую цыганскую зависть. Нынче атаман грустил — это Шаню смекнул сразу. Он всегда грустил, когда из-под пальцев его вырывались печальные и протяжные звуки.
— Мессир, — обратился к нему цыган, — у меня вести!
Якул, не поднимаясь, перевел взгляд на него.
— Говори, — разрешил он и снова вернулся к струнам.
— В «Ржавой подкове» ночует богатый рыцарь со свитой. Жирный кусок, должен сказать. Он хочет присоединиться к графу Салету по ту сторону гор. И поутру проедет Ястребиной горой как раз мимо наших мест.
— И что же, есть чем разжиться? — лениво спросил Якул.
— Если бы вы видели, какого коня я увел у этого богача, вы бы не спрашивали! — глаза цыгана загорелись. А атаман чуть улыбнулся и сказал:
— Показывай коня. Едва ли он лучше моего Эле. Но я погляжу.
Больше всего на свете Якул любил своего Эле. Тот был с ним, когда его взяли в плен. На нем он сразил старого предводителя. И с него же упал, когда был ранен стрелой в грудь. Конь стал тогда над своим хозяином и долго никого не подпускал к его телу, покуда Шаню, знавший язык животных, не уговорил Эле дать помочь его хозяину. Тот отступил на шаг и позволил цыгану приблизиться. Лечила Якула местная горная ведьма Никталь. А когда раненый пришел в себя и впервые покинул башню, чтобы увидеть небо, конь, которого Шаню все пытался приручить, сбросил цыгана со спины и бросился к Якулу. Но вот штука — он упрямо не признавал имени, которым звал его хозяин.