— Да какая ж из тебя дама сердца, милая? — засмеялся юный нахал. — Ты для других потребностей хороша. А сердце я берегу.
— Трусы вы все, за сердца свои боитесь! Вот возьму и перестану тебя в постель свою пускать — будешь знать. Поди, сердце сразу зайдется!
— Ты-то? Да, чтобы в твоей постели перестали бывать, тебе вовсе исчезнуть надо! — засмеялся он. — И то, на твое ложе тут же придет другая служанка. Помоложе да покрасивее.
— Ну и пусть придет! — обиженно воскликнула Полин. — А я исчезну! Лишь бы не видеть твоей окаянной рожи!
Всхлипнула и обнаружила себя в удивительном месте. Шумном, трещащем, жужжащем. Жарком. Где сновали люди в белых одеждах и диковинных колпаках. И пахло чем-то, чему названия Полин не знала.
— Где эта чертова сковородка? — кричал самый толстый и старый господин в самом большом колпаке. — Где эта чертова блинная сковородка! Банкет! Завтра! Ни хрена не готово!
Полин посмотрела на сковороду в своих руках, подбежала к незнакомцу, который, конечно, был здесь еще и самым важным, и почтительно сказала:
— Возьмите эту, мессир. Все утро чистила!
XXXIII
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора
Он сидел, привалившись спиной к одному из каменных зубцов башни. Холода не чувствовал. Он больше никогда не станет чувствовать ни холода, ни теплоты. Измучил себя. Катрин победила. Она заставила его сломаться. Но, Господи, он никогда, никогда не покажет ей того, что сломан. Что внутри у него переломаны кости, разорваны вены, перемешано все в сплошное кровавое месиво. И это он, он сам сделал с собой. Потому что она победила.
Якул откинул голову назад и тихо рассмеялся. Смех прервался стоном, вырвавшимся, наконец, из его груди, в которой не было места ничему живому. В которой тоже было месиво. Сглотнул.
Она предала его. Она лгала ему. Она не любила его.
Жалкий глупец… Несчастный мечтатель!
До рассвета оставалось все меньше времени…
Он медленно потянулся к шее, провел пальцами у кадыка. Снова сглотнул. Завтра будет наброшена петля. Стянет ее шею. И красные кольца перед глазами застят ей целый мир.
— Все, — выдохнул разбойник. — Все…
— Нет, не все! — донеслось до него.
И женщина в белоснежных одеждах замерла на другом конце площадки. Рыжие ее волосы золотились в свете луны. И он точно знал, какого цвета ее глаза.
— Убирайся, я не звал тебя, — проговорил Якул.
— Нет. Ты зовешь меня каждое мгновение. Ты не можешь без меня. Не умеешь.
Она мелькнула серебристым лучом и оказалась чуть ближе.
— Ты отравлен мной. Потому что я — яд, текущий в твоих венах вместо крови.
— Не приближайся, — выдохнул Якул.
— Боишься меня? — ее лица он не видел, но знал, отчего-то знал, что она улыбается.
Якул следил за ней пристально, сосредоточенно, так, что болели глаза. Он чувствовал, как злая улыбка заставляет растягиваться его губы по зубам.
— Я освобожу тебя, — выдохнул разбойник. — Завтра ты уйдешь. И никогда больше не приблизишься к башне.
— И ты позволишь мне? — теперь уже смеялась она.
— Позволю. Да, позволю! Я не желаю видеть тебя, пусть и болтающейся на суку.
Она взметнулась в воздух, и вокруг нее хлопья белого снега танцевали свой танец. Она танцевала вместе с ними. Нечеловеческий танец над камнями разрушенной башни.
— Я не уйду с Ястребиной горы. Я не уйду из тебя. Я вечно буду мучить тебя, Якул. Ты знаешь, как сладки поцелуи рыцаря, который томится пленником, — пела она. — Я хочу целовать его мертвый рот. Устроишь мне это — вечно буду твоей.
— Ты не нужна мне!
— Лжешь! Я в тебе!
Он закрыл глаза, чтобы не видеть ее. Чтобы не смотреть ее танец в метели. В метели из звезд и пепла.
Но тут же почувствовал прикосновение ее ледяных пальцев к своим векам. Распахнул их и встретился с ее взглядом. Кроме глаз на этом лице, он не видел ничего. Ни змеиных локонов волос, ни огня из ее губ, ни чешуи вместо кожи.
— Ты никогда не освободишься от меня. Пока я жива, ты будешь здесь, в этой башне. Ты будешь принадлежать мне, Якул! Дай мне только его, мертвого.
— Нет. Вы будете мертвы оба.
— Даже так? Ты думаешь, что это спасет тебя?
— Не спасет. Я не хочу спасения. Я смерти хочу.
Она засмеялась и снова взмыла в воздух. За спиной ее росли драконьи крылья. И уже не снег, уже падающие с неба огни, жалящие кожу, танцевали вокруг нее.
— Один шаг с этой башни и все. Но ты и этого не сделаешь. Я не пущу. Завтра на рассвете меня повесят. Завтра на рассвете закончится твоя жизнь. Моя виселица оборвет ее. Только так. Или мертвый рот твоего пленника в обмен на то, чтобы я осталась с тобой.