– Мы хоть в Египте?
– Да, госпожа.
Здесь было жарко, как в аду, что, казалось, надоедало только мне. Пышногрудая, с широкими бёдрами Фирузе быстро, словно мячик, прыгала вперёд под невыносимой жарой. Достав моток с ключами из сумочки, она открыла дверь.
Вопреки надеждам, внутри оказалось так же душно. Ни о каком кондиционере не шло и речи, но солнце хотя бы перестало пытаться поджечь мои волосы.
– Госпожа, присядем. Пока Фирузе будет готовить обед, вы можете отдохнуть в нашей скромной гостиной.
Ахмет махнул рукой. Край рукава задрался, и я увидела странный, но знакомый символ на его предплечье: вытянутая в профиль кошачья морда, переливающаяся золотом.
– Что это, Ахмет?
Он проследил за моим взглядом и, прочистив горло, ответил, когда мы зашли в гостиную и сели на расстеленный на полу красный ковёр, перед которым стояло что-то наподобие стола, только без ножек:
– Госпожа Бастет вознаградила нас и наших предков за верную службу. Видите ли, у нас с Фирузе не получались дети. Мой брат умер пару лет назад, а его единственный сын вырос и уехал в Каир. Больше в этой деревне, кроме нас, никто не живёт. Но мы всё равно остались верны великим богам, и спустя столько тысячелетий вы наконец проснулись. – На этих словах он заплакал, промакивая глаза тем же платком, которым вытирал пот. – Великая Бастет оставила эти метки, и теперь моя Фирузе беременна.
На вид Фирузе, хлопотавшей у плиты, было лет пятьдесят, если не больше. Но я решила не вмешиваться в их личную жизнь, сдержанно выдавив из себя:
– Поздравляю.
– Спасибо, госпожа. Хотите чай? Или…
– Включите телевизор, – попросила я, заприметив квадратный ящик прямиком из начала двухтысячных.
Прежде чем включиться сразу на программе новостей, несчастный издал шипяще-кряхтящий звук. Прижав колени к груди, я обхватила их руками. Внутри у меня наконец появилась тревога, которую я не испытывала до этого момента – была слишком занята попытками выкарабкаться с того света.
– На месте образовавшейся трещины продолжается расследование, – быстро тараторила молодая девушка из телевизора. – Трещина неизвестной глубины разделила на части Эль-Файюм и почти дошла до пирамиды Джосера. На сегодняшний день количество жертв составляет двести человек…
Агата Ришар. Боги! Её имя ворвалось в поток мыслей короткой, но такой яркой вспышкой, что перехватило дыхание. Где она сейчас? Что с ней случилось? Кто она такая?
Всё, что говорил Габриэль Эттвуд, являлось ложью. Не было никакого семейного проклятия, связывавшего Анику и Агату с древним кланом, и либо сумасшествие Агаты Ришар оказалось простым совпадением, либо она была связана со мной. С Маат.
– Когда это случилось? – бросив взгляд на Ахмета, внимающего новостям с таким встревоженным видом, будто слышал всё это впервые, спросила я.
– Четыре месяца назад, госпожа.
Четыре месяца. С того дня прошло целых четыре месяца. Стоп. Я же не могла так долго бредить. Или могла?
– Страшный был день, – продолжал Ахмет, не обращая внимания на то, что моё лицо превратилось в огромный вопросительный знак. – Везде выключился свет. Как сейчас помню: мы с Фирузе вышли, заслышав гром, но… – он улыбнулся, видимо насмехаясь над тем, что счёл возвращение богов громом, – то был не гром, а великая сила, разорвавшая небо на части.
Сжимая в пальцах серебряный поднос, на котором в тарелках дымилось что-то, от чего у меня вновь заурчал желудок, радостная Фирузе выпорхнула из кухни.
– Какая это великая честь, госпожа, угощать вас с нашего скромного стола!
Я ответила ей натянутой улыбкой и уставилась на кусок хлеба, покрытый красным джемом. Хмыкнув, я отодвинула тарелку кончиком указательного пальца и, всё ещё натянуто улыбаясь, потянулась за свежими овощами.
Мне не хотелось разговаривать. Мне не хотелось, чтобы на меня смотрели, но Фирузе и Ахмет перестали бы таращиться лишь в том случае, если бы лишились глаз. Они видели во мне то, что я сама не видела в себе.
В голове не было мыслей. Ни единой мысли, способной связать минувшие события воедино. Я чувствовала себя так, словно впала в кому на долгие столетия, словно уснула в пятнадцатом, а проснулась в двадцать первом веке, и кто-то из врачей сообщил: «Ты – Маат».
Я не знала, что я Маат, но мне сказали, что я – это она. И никому не было дела до того, что я сама думала обо всём этом, ведь у меня не было выбора. Не было права сомневаться, кричать, что все вокруг сошли с ума и я хочу домой, в Париж. Хочу увидеть маму и Александра Робинса…
Я тяжело вдохнула и, прищурившись, подумала: «Боги, если всё это правда, дайте мне знак».