– Я не пью.
– Да брось ты! Наркомовские тебе положены? Положены. Ежедневно! Знаешь, как снимает усталость?
– Не хочу.
– Глупо. Ну, я твою долю комоду отдам, ладно? Ему это сейчас во как надо. Совсем скапустился.
Тимофей задремал на минуту, а может быть, слабость сморила. Но Ромкины шаги он услышал и открыл глаза.
– Почему мы задерживаемся?
– Сейчас поедем, – сказал Страшных, отметив про себя, что, пожалуй, Егорову хуже, чем он предполагал. – А ну заглотни, только помалу.
– Самогон?
– Послабше будет. Но до санбата на этом газу ты продержишься.
Только сейчас Страшных заглянул в багажник своего мотоцикла. Здесь тоже было припасено немало всякого добра – кроме бинтов. Он вернулся к Залогину. Герка сидел на корточках возле задавленного лейтенанта, перед ним лежал черный кожаный бумажник немца, а сам он разглядывал фирменную фотокарточку: этот же лейтенант, только в парадном мундире и с медалями, рядом полненькая блондинка, светлоглазая, в перманенте, а между ними совсем маленькая девчушка, вся в локонах и шелке.
– Кончай. Если те возвратятся с подмогой – худо нам будет.
У второго пулеметчика в сумке они нашли то, что искали.
Они забрали коробки с патронами, три автомата, бинокль и «вальтер» лейтенанта. Забрали весь съестной припас и одеяло. Бензином почти не удалось разжиться, видать, вчера немец неплохо поездил, сразу подзаправиться поленился, а сегодня когда ж ему было этим заниматься, а еще и к восьми не подошло, когда началась заварушка.
Потом они посовещались, стащили с лейтенанта френч (он был совсем новенький, даже не порван нигде) и предложили Тимофею надеть. Ведь, по сути, он был до пояса голый. От гимнастерки остался лишь правый рукав, и воротничок, и клочья материи на груди и спине; куда больше тела закрывал бинт.
Но Тимофей даже примерять не захотел. Шнапс уже действовал. Егоров сидел свободно, и глаза были ясные.
– Нет, – сказал он, заворачиваясь в одеяло. – Сойдет и так.
Страшных забрался в седло.
– Ну что, на север двинем? Там вроде наши шумят.
– Наши сейчас везде, – сказал Герка. – Так что это не горит. Может, сначала человека похороним? Гля, место какое классное. Тихо, красиво.
– Вот сейчас набегут сюда фашисты – получишь тишину – сказал Ромка и повернулся к Егорову. – Твое слово, командир.
Тимофей кивнул.
– На север сейчас невозможно – через шоссе не проскочим. Ночи надо ждать… И хоронить абы как – грешно. Мы что – боимся их? или удираем?.. Ладно, давай на хутор к Шандору Барце.
9
Этого венгра хорошо знали все окрест. Он разводил хмель, держал несколько коров, однако был из тех, про кого говорят, что у них зимой снега не допросишься. Короче – куркуль. Его давно бы следовало отселить куда поглубже, зона была такая, что подозрительным личностям в ней нечего было делать; но граница только обживалась, осваивалась; до хуторянина руки у начальства так и не дошли.
Хутор стоял над речкой; не высоко, но в самый раз – его никогда не заливало, а холм был глинистый, всегда сухой. Крепкий кирпичный дом, крепкие сараи и коровник, крепкая ограда. С севера от реки к хутору подступал ухоженный яблоневый сад. Сад охватывал хутор с трех сторон, оставляя открытой только южную, солнечную, где был двор.
Когда пограничники подкатили к воротам, хозяин уже встречал их. В новом костюме, в начищенных сапогах и с трубкой. Он слишком поздно увидел, с кем имеет дело; уходить было неудобно, да и рискованно. Он сунул трубку под седые усы, сузил белесые глаза и ждал.
– Здорово, Барца! – весело прокричал Страшных, затормозив так, что венгра с ног до головы обдало пылью; тот, впрочем, и не поморщился.
– А я думал, что вы уж все прошли божий суд, – сказал он, намеренно коверкая речь. Это была хоть и демонстрация, однако беззлобная: каждый утверждает свою самостоятельность, как умеет.
– Для нас повесток не хватило. Пока новые напечатают – поживем.
– То-то, гляжу, один уж заработал вечную жизнь.
– Над чем смеешься, змей! – без всякого перехода рассвирепел Страшных и соскочил с мотоцикла, но Тимофей успел удержать его за руку.
– Здравствуй, дед, – сказал он. – Меня-то что, не признаешь?
– Трудно тебя признать, капрал, дай бог тебе здоровья.
– Помоги, Барца. Товарища вот схоронить надо.
– Хорошо, гляжу, бегаете.
– Ладно тебе. Говори – выручишь али нет?
– Небось сами и похороните, – сказал венгр, и опять ухватил трубку крепкими желтыми зубами, и все стоял, переводя неторопливый невыразительный взгляд с одного пограничника на другого. Затем кивнул Залогину: пошли, мол, – повернулся и заскрипел сапогами через двор.
Герка не сразу последовал за ним. Легким скользящим шагом он прошел перед воротами, согнувшись почти к самой земле, всматриваясь в следы. Вернулся более широким полукругом, расслабленно выпрямился и сказал Тимофею:
– Сегодня здесь еще никто не проезжал.
Но автомат все-таки перебросил из-за спины под мышку и поставил на боевой взвод.
Они пропадали долго. Наконец появился Залогин, неся две лопаты и маленькое ведерко с молоком, а следом венгр с двумя домашними караваями, с куском сала и каким-то свертком, от которого терпко пахнуло застоявшимся густым запахом полыни.
– Это тебе, капрал.
Тимофей развернул сверток. Это была старая кавалерийская куртка, скажем даже больше – драгунская, только Тимофей не знал таких тонкостей, да и все равно ему было. Главное – ее можно было и не противно надеть. Шили куртку, видать, из хорошего прочного сукна; от него теперь осталась, по сути, одна основа, но тусклый, когда-то шикарный позумент уцелел весь, и пуговицы о орлами тоже. Реликвия! Однако Тимофей был рад.