Чапа кончил возиться с часовым (тот сидел под стенкой со связанными руками и ногами и пока не проронил ни слова, хотя по глазам выло видно, что сознание к нему вернулось) и подошел к Тимофею.
– Товарищ командир, а ну лягайте отсюда.
Он подхватил Тимофея сзади за плечи, положил на расстеленный орудийный чехол и накрыл своей шинелью. Последнее, что увидел Тимофей, было как бы светившееся в полумраке большое никелированное колесо. Оно стремительно падало на Тимофея, закрыло все поле зрения, а когда он очнулся, в доте было светло, шумно и пахло чем-то знакомым и вкусным.
Свет был электрический. Ага, вот и лампочка: закрытая густой металлической сеткой, она уютно пристроилась в специальном углублении над снарядным подъемником. Свет был прикрыт от амбразуры козырьком и не мешал наводке. Толково, похвалил Тимофей.
А пахло кашей. Горячей пшенкой на сале. Для тех, кто понимает, – мечта!
Тимофей сел. Ему тут же наложили из котла полную миску. Держать в руках такое богатство еще приятней, чем просто думать о нем.
– Ну как, товарищ сержант?
– Объеденье. Кто это у нас такой мастер?
– Готовил Чапа, – кивнул головой Залогин. – Да я не о том, товарищ сержант.
– Что ты к человеку приклеился? – прикрикнул Страшных. – Сам не видишь? Гля, как ложкой трудится, подает пример рядовому составу.
– То верная примета, – подтвердил Чапа. – Кто хворый, тому ота робота без интересу.
– А почему пленному не дали?
– Гордый он, – объяснил Страшных. – Я ему предложил, как человеку. Дай слово, говорю, не рыпаться, так мы тебя и развяжем и на полное довольствие, как полноправного члена коммуны, со всеми натекающими…
– А ну, а ну погодь минуту, – перебил Тимофей и даже миску отставил, что было воспринято всеми, как признак величайшей игры чувств. – Это кто ж тебя командовать допустил?
– Ты же понимаешь…
– Еще не понял.
– Кончай разыгрывать… – начал было Страшных, но увидел как дернулось лицо Тимофея, вдруг все понял и заторопился. – Виноват, товарищ командир. Я так рассудил: малый ведь все-таки наш. Поучили – и довольно. Что руки ему зазря ломать?
– Ладно. А если он тебя в благодарность из автомата?
– Тю!
– Да не тю! Он часовой. Он за объект отвечает!
– Виноват, товарищ командир. – Страшных решил, что тучу пронесло, и снова взялся за ложку. Но только поднес ее ко рту – и положил. – Что ты так смотришь на меня?
– Думаю.
– Персональная просьба, комод: или говори сразу, или думай в сторону.
– Ладно. Слушай. Вот сказал ты одно слово: коммуна. Красивое слово. Я бы даже подчеркнул – святое. Желательно узнать, что ты имел при этом в виду.
– То и имел. Что все мы товарищи… что мы вместе… – Страшных не скрывал досаду; тем более, что и выпутаться не мог.
Тимофей подождал немного. Потом ироническая улыбка сошла с его лица; оно стало жестким, угловатым.
– Ладно. За глупость наказывать не буду. А вперед запомни: коммуна – это в общежитии хорошо, и в колхозе, и вообще – к месту. А у нас воинское подразделение Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Ясно?
– Так точно, товарищ комод.
– И еще. Отставить ложки! – это касается всех… Так вот, раз не можете по-другому, при вас всегда будет состоять командир. Назначаю своим помощником красноармейца Залогина.
– Слушаюсь, – покраснел от неловкости Залогин. Радости он не выказал никакой. Типичный случай, когда человек предпочитает «быть одним из», чем командовать себе подобными. Тимофей это сразу понял и предупредил:
– Учти, за дисциплину группы буду прежде всего требовать с тебя.
– Ясно.
– Красноармеец Драбына, ты вроде уже покушал?
– Управился, товарищ командир.
– Марш наверх. Задача: наблюдаешь за дорогой и подходами к доту. О малейших подозрительных действиях противника докладывать сразу. Через четыре часа тебя сменят.
– Есть, товарищ командир.
– Здесь имеется хороший перископ. И стереотруба, – сказал Залогин, когда за Чапой захлопнулся люк.
– Обзор?
– Шоссе. И река. Приблизительно двести сорок градусов берут. Только старица и тыльный, крутой склон не просматриваются.
– Мало. Пока так обернемся.
Тимофей снова взял миску, пристроил себе на коленях, но есть не стал – думал.
– Составишь график смены караулов. На двое суток, – сказал он наконец. – Меня не вставляй пока – могу подвести под монастырь. А тут риску не должно быть ни грамма.
– Слушаюсь.
– Ладно. И дежурства распланируй. Кухня, уборка, то да се. Особое внимание – красноармейцу Страшных. У него полная торба внеочередных нарядов. Узнай – сколько. Хватит ему их коллекционировать – пустим в дело.
– А если утаит?
– Не посмеет. А то ведь в свободное от дежурств и караулов время заставлю арифметику учить.
Ромка на протяжении всего разговора только губы кривил. Можно не объяснять, как ему было обидно. Конечно, он и Тимофей никогда не были друзьями, но – однокашники! Но – черт возьми! – они ведь все-таки были с одной заставы. Единственные, кто уцелел. И хотя бы в память об этом…
Нет в мире справедливости! – думал Ромка. Даже на войне подлизам предпочтение. А теперь этому жмурику, этой сопле слова поперек не скажи. Закаешься. Десять раз потом пожалеешь… Еще он думал о том, что Тимофей выбрал Залогина назло ему, Ромке. Иначе разве объяснишь? – ведь как ни сравнивай – Залогин ему во всем проигрывает… Ну и жизнь!